Маша, Катя, Коля и Яша любили все это, поскольку детям свойственно любить старое: рухлядь, помойки, кладовки, стариков, чердаки и подвалы с тайнами… Им к тому же нравилось, как смотрятся на этом фоне их свежие фигурки, одетые по последней моде, их огромные перламутровые ботинки со светящимися шнурками, их яркие майки, серебристые плейеры с пушистыми наушниками, крошечные мобильные телефоны со светящимися экранчиками, модные легковесные лэптопы и ноутбуки… и прочий хлам уже новейшего свойства.

На стыке этих двух вещевых миров они и жили, причем старое и уходящее демонстрировало гораздо большую прочность, оно хорошо держалось и пустило глубокие корни, которые достигали самой сердцевины жизни, тогда как новое быстро ломалось, устаревало или выходило из моды и заменялось другим новым. Вот так и молоденькая Юля Волховцева исчезла куда-то, и уже другие принцессы рейва плясали на вечеринках, другие девочки ходили по подиуму, а бабушка Маши Аркадьевой все была тут как тут, все она жила, то впадая в бред и забытье, то агонизируя, а то вдруг выздоравливая и неожиданно бурно убегая по своим делам. Но тут-то она слегла не на шутку, дня три уже не возвращалась в сознание, и Маше приходилось оставаться все время при ней.

Друзья встретились в комнате с круглым столом, где было много вещей, а за ширмой лежала больная бабушка.

Маша налила всем чая, разрезала торт, откупорили и бутылку красного вина, принесенную кемто с собой. Было и покурить. Пустили по кругу трубочку мира, выпили вина. Стало как-то хорошо, задушевно, по-вечернему. Затем стали рассказывать друг другу результаты своих расследований.

Катя Сестролицкая поведала о женщинеэкстрасенсе и о словах ее, что Юля жива и находится в белой комнате, где много мужчин и женщин и где она ест что-то вкусное.

Затем Маша Аркадьева рассказала о своем ви зите к родителям Юли.

– Они сами и украли Юлю, – сказала она убежденно, – украли и спрятали. Зачем? За этим какая-то политическая игра. Ее отец – секретный ученый, работает на военных. Возможно, изобретает страшные новые средства уничтожения людей или же контроля над их сознанием – кто знает?

Наверное, они прослышали, что дочь их хотят похитить, чтобы шантажировать его, выманивать у него военные секреты. И они решили предвосхитить события…

Яхонт вынул мобильный телефон, глянул на экранчик.

– Я сегодня утром получил эсэмэс от того старика, который ехал с нами в поезде. Его зовут Сергей Сергеевич Курский. Он пишет, что у него есть новости по этому делу. Извини, Маша, что не предупредил, но я его пригласил сюда. Он должен прийти с минуты на минуту.

Все напряженно посмотрели на дверь.

И, словно повинуясь этому напряжению, в дверь позвонили.

Но вместо Курского за дверями квартиры стоял какой-то бомж. Он был неряшливо во что-то завернут, закутан и обвязан. Хитро блестели глазенки на грязном небритом лице. Пахнуло характерной вонью, опознавательным знаком бомжей.

Бомжи воняют насыщенно, упорно, с нажимом – им есть что сказать своей вонью.

– Кто вы? Что вам нужно? – спросила Маша Аркадьева, открывшая дверь.

– Я от Сергей Сергейча, – хрипло произнес бомж. – Велено передать, – он протянул грязный запечатанный конверт.

Маша глянула на конверт: там четким старомодным почерком значилось: «for those whom it may concern».

– Заходите, – распорядилась Маша. – Может быть, хотите чаю?

Бомж кивнул, зашел в комнату, но садиться не стал и пил свой чай стоя, хитро блестя глазками.

Внезапно он произнес:

Маша распечатала письмо и прочла:

«Дорогие друзья!

Сожалею, что не смог сегодня посетить вас.

Прошу кого-то из вас подойти завтра на Курский вокзал в 8.00. Я буду ждать вас на платформе 8.

Искренне ваш

С. С. Курский»

– Где он передал вам эту записку? – повернулась Маша к бомжу.

Бомж наморщился, согнул ноги в коленях, словно собирался посрать, и произнес:

И он заговорщицки подмигнул девочкам и мальчикам. Те взирали на этого странного бомжа в каком-то оцепенении. Они, конечно, знали про древнюю и почтенную традицию политического юродства, слышали о царских шутах и блаженных, но зачем Курский прислал им сюда этот сочный фрукт – они не понимали. В политграмоте они вроде не нуждались, все это и так было ежу понятно, да и не очень их и интересовало это. Неясно было, что с этим экземпляром делать – то ли выставить его за дверь, то ли налить ему стакан вина?

Уходить бомж не собирался, он странно топтался, кряхтел и постоянно разглядывал всех по очереди пристальными блестящими глазками.

Прикинули, не загримированный ли это Курский – но нет, явно этого быть не могло: совершенно другой человек, ничем на старого следователя не похожий.

Наконец ему все же налили стакан вина и решили, пошептавшись, дать денег, но, как назло, денег у всех почти не было. Собрали по карманам двести рублей, отдали бомжу. Тот выпил вино залпом, вытер рот рукавом, спрятал деньги, попросил сигарету, затянулся и продекламировал очередную не то песенку, не то частушку из глубинного народного литфонда. Стишок на этот раз не имел политической окраски: