Хвойные леса, хмурые, сумрачно-зеленые, переходящие в чащобах в черноту, леса дремучие, немеренные, почти не тронутые топором смерда-землепашца, застыли в вечном суровом покое. Неколебимы одетые мхами камни-валуны. Бездонны топи, покрытые болотной ржавчиной, с обманчиво-веселой зеленью травяных лужаек — под ними кроются коварные трясины. Серо голубым студеным серебром отливают плоские чаши озер. На сабельные изгибы похожи ленты широких и неторопливых рек. Цепи песчаных дюн, выбеленных солнцем, спрессованы в мелкие ребристые волны ветрами близкого Варяжского моря.[1]

Желтые клыки песков врезались в лохматое тело леса и утонули в нем, не в силах преодолеть необозримую толщу.

Равнодушно-безмятежное северное небо, синее и бездонное летом, свинцово-тяжелое зимой… И все это Псковская земля славян.

Дальше, на закат и на полночь,[2] обитали иноязычные народы ливь, чудь, емь, сумь и корела, а еще дальше, за морем, притаились в своих каменных берлогах жители фьордов — варяги.

Облик людей всегда напоминает облик земли, родившей и взрастившей их, потому что люди — дети земли, плоть от плоти ее. Серые и голубые глаза псковичей будто вобрали в себя прозрачный холод северного неба, светлые волосы напоминали о белизне песчаных дюн, а суровый и спокойный нрав был под стать вековой непоколебимости лесов и гранита. И побратиму из Пскова верили как самому себе: не поддастся стыдной слабости, не слукавит по малодушию, не предаст.

Добрая слава шла о псковичах по соседним землям, и они гордились своей славой, и ревниво оберегали ее, и сурово карали родичей своих, вольно или невольно наносивших ущерб этой славе.

Наверно, именно поэтому мало кто удивился во Пскове, когда послы могучего киевского князя, знатный муж Асмуд и бояре, приехали в город за невестой для своего господина.

Щедра Псковская земля на невест-красавиц, дочерей старцев градских, нарочитой чади, старейшин и иных лепших людей, и каждый был бы рад породниться с князем. Но послы, перебрав многих, остановились почему-то на отроковице Ольге, а исполнилось ей в ту весну лишь четырнадцать лет.

Кажется, ничего не было в Ольге примечательного: тоненькая, как ивовый прутик; косы белые, будто солнцем выжженные; на круглом лице веснушки, словно кто ржавчиной брызнул. Разве что глаза были у Ольги необыкновенные: большие, глубокие, синие-синие, как небо в августе. Но кто за одни глаза невесту выбирает?!

Отец же Ольгин был человеком простым, незаметным, выше десятника в городовом ополчении не поднимался, великих подвигов не совершал, и по имени его знали лишь родичи, друзья-приятели да соседи по Гончарной улице.

А вот поди ж ты, как выпрыгнул!

Качали головами люди в Пскове, недоумевали. Завистники шептались, что тут, мол, нечисто. Не иначе ворожба. Отвели-де глаза княжескому послу родичи этой Ольги, заговорами опутали. Недаром слухи ходили, будто Ольгина мать с волхвами зналась, да и померла как-то не по-людски: сгорела от молнии в тот год, когда звезда хвостатая по небу шаталась, пророча бедствия.

Но все-таки было, наверное, в девочке Ольге что-то такое, что выделило ее из других псковских невест, что уязвило неприступное сердце княжеского мужа Асмуда. Не застыдилась она, подобно другим девушкам, когда посол пришел на ее небогатый двор, не закрыла ладонями пылающие щеки, не потупила глаза. Прямо, твердо встретила оценивающий взгляд Асмуда. И вздрогнул княжеский муж, будто облитый ледяной водой, без колебаний подал Ольге заветное ожерелье, горевшее камнями-самоцветами. Видно, не любвеобильную и мягкую подругу искал посол для князя, но повелительницу, способную встать рядом с ним и с великими делами его. Искал и нашел в псковской девочке Ольге.

Потом псковичи увидели Ольгу уже в роскошном одеянии княжеской невесты: в длинном, до пят, нижнем платье из красной паволоки, перепоясанном золотым поясом, а поверх было еще одно платье, из фиолетового аксамита.[3] Ольга, окруженная боярами в высоких шапках и дружинниками в кольчугах светлого железа, спускалась от воротной башни Крома[4] к ладьям. Пышное одеяние лежало на плечах Ольги ловко, привычно, словно она носила его с младенчества; вышитые на аксамите головы львов и хищных птиц словно ожили. Лицо княжеской невесты окаменело, синие глаза смотрели поверх толпы куда-то вдаль, за реку Великую, где всходило над лесами багровое солнце. И не о ворожбе или заговоре шептались теперь псковичи, но о воле богов…

Ольга вступила в ладью. Последний раз взвыли в прощальном плаче медные трубы славного города Пскова. Затрубил в рожок седобородый кормчий.

Весла вспенили мутную полую воду реки Великой. Горестный тысячеголосый вопль толпы провожал ладьи: псковичи по обычаю оплакивали невесту. Асмуд осторожно тронул девочку за локоть, подсказал: "Поклонись граду и людям. Поклонись".