Итак, он подскочил к борту, слегка загибавшемуся внутрь и доходившему ему до груди, и вознамерился единым махом перелететь через него. Однако взгляд, брошенный на море, заставил Конана остолбенеть. Море плескалось, как и положено, внизу, но до него было две, три или все четыре тысячи локтей; между морем и кораблем плыли облака, едва не задевая огромные неподвижные крылья, торчавшие там, где у обычных судов располагалась гребная палуба. Зрелище это настолько поразило Конана, что он не сразу услышал звон металла и резкие слова команды. Потом эти воинственные звуки все же заставили его обернуться. На самом верху одной из башен стоял воин в богатых доспехах, без шлема, с властным и надменным лицом, а на палубу выбегали солдаты; все - в бронзовых чешуйчатых кольчугах, с мечами у пояса и палками в руках. Их было три десятка или поболее того, и Конан понял, что справиться с ними не удастся.

Если б он держал в руках меч! Не короткий бронзовый клинок, как у этих безволосых, а привычное ему оружие из доброй стали длиной в четыре локтя! И если б в другой руке была у него тяжкая секира! И были шлем, и панцирь, и поножи, и крепкие сапоги! Да, будь он вооружен, как подобает, дела могли повернуться иначе!

Но воин всегда воин, с клинком или без клинка; вид же палки с рабским ошейником для воина оскорбителен. И Конан, взревев и потрясая кулаками, ринулся на врагов.

…Когда он снова пришел в себя, ноги его были связаны, локти стянуты за спиной прочными ремнями, и стерегли его уже не трое, а шестеро. Предводитель с надменным лицом исчез, но крючконосый маг в голубой хламиде сидел перед Конаном, развалившись в низком плетеном креслице, и усмехался не без насмешки. Его огромные водянистые глаза довольно поблескивали.

Крючконосый заговорил. Кажется, слова чародея повторялись - одна и та же короткая фраза, произнесенная на многих языках, неведомых киммерийцу. Это было странным; кроме десятка хайборийских наречий, Конан мог бы объясниться с асами и ванами, светлобородыми бойцами Севера, с туранцами и стигийцами, с иранистанцами и дикарями из гирканских степей, не говоря уж о заморанцах и шемитах. Мог он разобрать и речи пикта, вендийца и даже кхитайца, щебечущего словно певчий дрозд; но все, что говорил ему маг в голубой тунике, оставалось загадочным и непонятным.

Наконец Конан решил, что надо и ему молвить слово. Покосившись на каждого из шести стражей, он уставился затем на старика и медленно произнес:

– Когда у меня будет меч, я погляжу, какого цвета печень у этих ублюдков. А твою, крючконосый, я вырву голыми руками.

Он думал, что колдун ничего не поймет, но старец вдруг вздернул редкие брови над водянистыми глазами и с неуверенной ухмылкой поинтересовался:

– Атталанта? Ты - атталанта? Пришел из-за моря? С западных островов?

Речь его, к изумлению Конана, походила на киммерийскую, но слова он выговаривал с непривычным и странным акцентом, то шепелявя и присвистывая, то каркая, точно старый ворон. Конан, однако, разобрал, о чем его спрашивают.

– Не атталанта, киммериец, - буркнул он. - С Севера, из-за гор, не с западных островов. Никогда не слышал о таких островах, кроме Барахов, что рядом с Зингарой.

Старик хлопнул себя по лбу и со злобой пробормотал что-то непонятное, потом вновь перешел на киммерийский.

– Пес, потомок псов, потомок проклятого рода! Варвар! Живучее семя! Сохранилось и через тысячи лет!

Брови Конана сошлись грозовой тучей.

– Ты, видно, не встречал киммерийцев, крючконосый! Иначе знал бы, кто пес, а кто - тигр!

Колдун в голубой тунике вновь что-то забормотал по-своему, потом, резко склонившись к Конану, стиснул ему виски ледяными пальцами.

– Тигр? Может, и тигр, только попавший ко мне в клетку! И, клянусь Чарами и Мощью Грондара, я выпью твою жизнь по капле! Я, маг Тоиланна, обещаю тебе это, дикарь! Ты в самом деле силен, я чувствую… ты продержишься долго… может быть, шесть или семь лун или целый год…

– Продержусь? - Конан дернул головой, пытаясь сбросить руку колдуна, но тот вцепился крепко. - О чем ты болтаешь, старый коршун?

Тоиланна кивнул в сторону хрустальной башни.

– О моих саркофагах, которые стоят там. Скоро ты с ними познакомишься, отродье атталанта! Скоро! И жизнь твоя отлетит на крыльях ветра! Стечет, как вода в песок!

– С чего бы? Кром даровал мне жизнь, а дарованное им не сдует ветер и не смоет вода!

– Кром даровал, а я возьму, - прошипел колдун и вдруг расхохотался. - Как ты полагаешь, недоумок, что движет мой воздушный корабль? - Он потряс перед носом Конана длинным тощим пальцем. - Заклятья! Могучие заклятья, способные извлечь из таких, как ты, жизненную силу! Ну, а как распорядиться ею, решаю я… Могу обрушить стены крепостей, могу засыпать город песком пустыни, могу поднять к небесам корабль с солдатами и огненным зельем! Я решаю, я! - Он снова захохотал, а отсмеявшись, повелел воинам: - Бросьте дикаря в клетку! И передайте Сыну Зари, благородному Иолле, что этот варвар нам подойдет!

Слишком расхвастался Тоиланна, крючконосый коршун! Солнце не успело еще подняться в зенит, а Конан уже знал, кто и что решает на борту воздушного корабля, в чьих руках власть и сила, кому служат воины в бронзовых панцирях и облаченный в голубую хламиду маг.

Но вначале солдаты отвели его в трюм, который освещался оконцами, забранными чистейшим хрусталем. Тут были свалены припасы, а в дальнем конце, у кормы, находились шесть клеток - три и три, двумя рядами вдоль бортов. Конана запихнули в крайнюю и принесли ему, много еды. Большой кусок вяленого мяса, рыбу, сухари, мед, незнакомые сушеные фрукты и кисловатое питье в большом бронзовом сосуде. Вина ему не дали.

Киммериец умел терпеть голод, но умел и есть. Не успело солнце подняться на ладонь, как он расправился и с мясом, и с рыбой, и с сухарями и с прочей пищей; потом, недовольно сморщившись, приложился к кувшину. Напиток был холодным и приятно освежал, но Конану хотелось чего-нибудь покрепче. Сейчас он выпил бы даже кислого туранского вина, к которому обычно относился с презрением, предпочитая ему крепкое и ароматное аргосское.

Но вина не было, и, покончив с едой, он принялся озираться по сторонам. Клетка справа показалась Конану обитаемой - в ней, как и в его узилище, лежала небольшая, плетенная из тростника циновка, а у самой дверцы стоял кувшин. В третьей клетке, находившейся в его ряду, а также в двух противоположных, не было ни циновок, ни кувшинов, однако в самой последней, что располагалась прямо перед ним, Конан разглядел какую-то огромную массу. Ему показалось, что это груда бурой шерсти, брошенной в углу, и, лишь присмотревшись, он различил что-то похожее на конечности, короткую, утонувшую в массивных плечах шею, мохнатую голову, обросшее волосами лицо с маленькими красными глазками.

– Ты кто? - спросил Конан, не надеясь, впрочем, получить ответ.

Но странное существо пошевелилось, поднялось на ноги, и пальцы его, напоминавшие человеческие, обхватили толстые прутья клетки. Челюсть у него была огромной, лоб - низким, надбровные дуги выступали вперед словно защитный козырек шлема. Больше всего эта тварь походила на обезьяну чудовищной величины, но глаза ее показались Конану разумными - во всяком случае, не разглядел он в них ни животной покорности, ни злобы хищного зверя. Глаза волосатого гиганта были как бы затуманенными, а еще - печальными, тоскующими и полными страдания.

– Арргх! - пробормотало существо, ударив себя в мощную грудь. - Арргх! Харра-ррр-гра!

– Не понимаю, приятель, - сказал Конан. - Ты знаешь хоть слово на человеческом языке?

Волосатый опять что-то прорычал, дернул прутья, будто испытывая их на прочность, и с разочарованным вздохом опустился на циновку. Конан прикасаться к решетке не стал - и так было ясно, с бронзовыми штырями толщиной в руку не справиться без молота и зубила. Но если б даже ему удалось их разогнуть, а потом отправить на Серые Равнины всех белокожих воинов, то что бы это дало? Он не мог прыгнуть в море, пока корабль, волшебным образом плывущий над облаками, не опустится хоть на сотню локтей…