Итак, в небольших хозяйствах, особенно у землевладельцев недворянского происхождения, дела идут сравнительно нехудо, но в больших имениях, где хозяйство далеко не фермерское, или, как говорят наши столбовые, неоднодворческое, там с батраками обходиться невозможно. Нужны или фермеры-арендаторы, или оседлые работники. Опыт показал, что, кроме чиншовых однодворцев в Западном крае, русские рабочие, люди, не имеющие собственной оседлости, не идут на заселения с принятием на себя условных обязательств к землевладельцу, да и хорошо, пожалуй, делают. Крестьяне тоже не пойдут на такие условия, и идти на них им незачем. Остаются иностранные выходцы. В прошлом году, при посредстве г. Филипеуса, сделано русскими помещиками несколько долгосрочных наймов заграничных работников. Работники (по преимуществу из Германии) пришли в Россию, устроились в имениях выписавших их помещиков и на свое положение нимало не жалуются, а помещики ими, как говорят, не нахвалятся. Работают скоро, добросовестно и «с веселым духом», а живут честно и кротко. Г. Филипеус пишет из Бибриха, где он основал русское сельскохозяйственное комиссионерство, что доверие публики к нему растет, а с тем вместе и расширяется круг его деятельности до такой степени, что бибрихский комиссионер русских сельских хозяев решился, с 1-го мая, издавать в Карлсруэ специальный сельскохозяйственный журнал, в котором «вопросу о колонизации наших частных земель чужеземными выходцами, на основании аренды, будет посвящено особенное внимание». В первой же книжке он обещает план подобной колонизации, исполнение которой доверено г. Филипеусу. Стало быть, многие наши помещичьи имения, в силу события, отметившего в русской истории день 19-го февраля, обратили на себя внимание теснящихся народов Западной Европы, и очень легко может начаться такая же серьезная эмиграция в Россию рабочих иностранцев, какая происходила во времена оны со стороны иностранцев с командирскими способностями. Рассуждать о набеге рабочих иностранцев в Россию, кажется, долго нечего; мы гостям, идущим есть хлеб в поте лица, всегда рады, а потеть у нас есть над чем. Опасаться за своих бездомовников тоже нечего. Иностранцы вытеснить их не могут, и если наши захотят рано или поздно взяться за хозяйство при тех условиях, при которых берутся за него приходящие иностранцы, или при подобных (по исследованиям хроникера «Отечественных записок», для русских контракты и писанные условия не годятся, и он предвидит какие-то другие, более славянские меры), то им места еще станет, а между тем мы поприсмотримся, как иностранцы работают и как они, с средствами, не превышающими доходов нашего крестьянина, умеют обходиться без непосредственного сожительства свиней и прочих домашних животных, состоящих в малолетствии или в интересном положении. Так мы желаем прибытия к нам заграничных работников, видим в их переходе на земли наших помещиков шаг к преуспеянию нашего сельского хозяйства и возможность познакомить наших поселян с таким образом жизни, при котором тараканы и сверчки не считаются необходимою принадлежностью жилища, дети не видят сызмальства грязных застольных и постельных сцен, а «свекор-батюшка» не считает себя Лотом праведным и уважает в невестке жену своего сына. Но что особенно радует нас — это переход к нам западных славян. Чехи думают, что им в России будет лучше, нежели под владычеством Австрии. Заверять их в этом, конечно, нельзя, да они, впрочем, и не нуждаются в наших уверениях. Как чистые славяне, они посылают к нам ходоков.[7] Гляженое лучше хваленого. Корреспондент «Современной летописи Русского вестника» сообщает из Праги очень интересные взгляды чехов-патриотов на это выселение. По своим политическим соображениям, патриоты вообще не в пользу выселения чехов куда бы то ни было, но при рассмотрении этого вопроса как факта, уже совершающегося, они более одобряют выселение в Россию, чем в Английскую Америку или в Соединенные Штаты. Чешские патриоты имеют для выражения таких желаний побуждения, основательности которых отрицать нельзя. Они не видят также никакой нужды в переходе европейских чехов на Амур и одобряют переселение туда только американских чехов, недовольных своим житьем-бытьем в Новой Чехии, с чем мы тоже спорить не можем. Итак, чехи подвигаются к нам с двух сторон: с востока — на Амур и Уссури и с запада — на земли, принадлежащие частным лицам. Опытные люди ручаются, что в Амурском крае чехи, искушенные всеми невзгодами колонизации, окажут большую услугу стране. Для успеха этой колонизации нужно только, чтобы их ходокам, пришедшим уже в Россию, понравились амурские места и особенно амурские порядки, о которых в американской Чехии носились довольно невыгодные толки, и чтобы правительство не отказало им в известном содействии; тогда очень выгодное для нас переселение совершится скоро. Можно утвердительно сказать, что переселение чехов из Америки на Амур теперь совершенно зависит от правительственных мер, способных дать делу тот или другой оборот. Что же касается чешского движения внутрь России, на земли частных лиц, то оно, конечно, обусловливается образом действий этих лиц и вниманием всего общества и правительства к взаимным отношениям рабочих и хозяев. Начали мы это дело не совсем красиво и очень невыгодно для репутации русских. Партия чехов, приведенная в имение князя Льва Кочубея (Полтавской губернии, село Диканьку), с первого вступления своего в русскую землю, по словам харьковского корреспондента газеты «Дня» и по известиям чешских газет, испытала на себе всю прелесть неуважения к договору и письменным условиям.

«Русский инвалид» (№ 45-й), как газета с весьма оригинальным взглядом, находит, что редакция «Дня», огласившая дело диканьских чехов, поступила в этом случае несколько неосмотрительно и даже нерационально. Эта неосмотрительность и нерациональность начинается с того, что «приглашение» «Дня», напечатанное страшно черным и видным шрифтом, о перепечатании письма его всеми журналами до получения объяснений князя Кочубея — неуместно. Так «Инвалид» думает потому, что он «слишком уважает личность каждого человека и полагает, что отдать ее на позор людской никогда не поздно». «Инвалид» не понимает также, почему читатели «Дня» должны покраснеть со стыда от известия о диканьской истории с чехами? Не понимает почтенная газета также и того, «почему нарушение князем Кочубеем или его управляющим контракта с переселившимися к нему чехами и дурное с ними обращение должно подлежать суду общественному, а не официальному? Почему не прежде официальному, а потом общественному? Если у нас суд официальный не всегда бывает удовлетворителен, то где доказательства, что суд общественный бывает у нас непогрешительным? В-третьих, каким образом поступки одного (курсив подлинника) нашего соотечественника, тайного советника князя Кочубея и немецкого купца Левинсона с чужими (то есть с чехами) могут касаться нашей народной чести, то есть чести 70-ти миллионов русского народа, и как это сделается вдруг делом международным?» Затем еще следует несколько вопросов и несколько удивлений, оканчивающихся предположением, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, чтобы показать чехам, что вот-де мы каковы есть: знай наших!

Мы глубоко уважаем независимость мнений редакции «Русского инвалида», но никак не можем отрешиться от убеждения, что дело это и в сельскохозяйственном, и в международном отношениях гораздо важнее, чем оно кажется «Инвалиду», а потому и решаемся сказать о нем два-три слова. Либеральная редакция, конечно, будет так терпима, что не поставит нам в осуждение присвоения себе права «свое суждение иметь».

Дело это совсем не такой частный случай, каким представляет его газета «Инвалид». Проделка с чехами, в том виде, в каком оповестил ее «День», может и должна возмущать нас, потому что слух о ней разойдется по целой Европе, целому образованному миру: скажет он, что мы те же варвары, какими нас стараются представлять г. Мишле и некоторые другие известные европейские писатели; что мы не уважаем собственных условий и готовы ломать их при каждом удобном случае; что целая партия зашедших к нам иностранцев бессильна отстоять свои права против происков одного лица, умеющего обходиться с представителями нашей бюрократии; что к нам нельзя идти и что с нами нельзя иметь дело. Мы не понимаем, как не понимает таких простых вещей «Русский инвалид», рассматривающий полушутя это происшествие «с чужими». Узки, странны и до наивности, до сердечной боли бестактны и оскорбительны бывают иные выходки «Дня», но что же сказать и о таком равнодушии к наглости своих к «чужим»! Неужели почтенная газета не понимает, в каких соображениях может быть полезно публичное заявление общественными органами сочувствия или несочувствия известному событию, которое кладет свою печать на характер современного состояния страны? Неужели она не понимает и выгоды от того, что, при известных обстоятельствах, подобное происшествие уместно выставить на общественный суд прежде, чем оно подпадет суду официальному? Неужели можно задавать такие вопросы в общественном органе, стремящемся вырвать из русской жизни всякую порчу и следящим за нею в самых ее корнях, например, в детских книгах? Подрыв доверия к нам в европейских странах, из которых начинается давно желанная и полезная эмиграция, — обстоятельства, достойные решения подлежащего уездного суда. Конечно, на все «почему?», поставленные «Инвалидом», мы не можем отвечать так, как можно и должно было бы ему ответить, ибо «почему?» гораздо удобнее писать, чем «потому»; «Инвалид», вероятно, не ошибся, предполагая, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, и мы не хотим думать, что шум этот беспокоит ухо «Инвалида» по совершенно противоположному чувству; но можем уверить эту газету и всех тех, кто внял ее сказанию, якобы все написанное «Днем» имеет целию «показать чехам, что вот-де мы каковы!», что этого не может быть, ибо и чехи, и все другие славяне очень хорошо знают, каков «День» и какова вообще партия русских славянофилов. Ей уж нечего оригинальничать «страшно черным шрифтом», она и так сама по себе оригинальнее объяснения «Отечественных записок» о причине невыхода январской хроники «по зависящим от редакции обстоятельствам». В популярности у славян может нуждаться всякий другой, но не те, которые ведут «День». Это составляет их неотъемлемую привилегию.