Это позднее Марк Варрон (116 – 27 до н. э.), римский писатель, в своём сочинении «О сельском хозяйстве» разделит средства труда на три части: орудия говорящие, издающие нечленораздельные звуки и орудия немые; к первым он относил рабов, ко вторым волов и к третьим телеги. В III и даже во II вв. до н. э. раба ещё не включали в состав имущества, рабы отвечали за некоторые проступки перед судом, не поощрялось и жестокое обращение с ними. Более того, невольники могли получить пекулий с обязательством выплаты части дохода своим господам. Пекулий на правах владения получали городские рабы, ремесленники, вилики, пастухи, земледельцы. Наделение пекулиями обусловливало имущественное расслоение рабов и сближение какой-то их части со свободными. Но с завершением Пунических войн и выходом Рима за пре делы Италии их положение начинает меняться в худшую сторону; именно Рим явит нам образцы наибольшей бесчеловечности в обращении со своими невольниками. Впрочем, и это время являет примеры гуманизма. Так, тот же Варрон отнюдь не безразличен к запросам и даже правам «говорящих орудий», напротив, он убеждал рабовладельцев не использовать бич там, где желаемого можно добиться словом. Методы принуждения должны быть более гибкими, и он рекомендует даже советоваться с прилежными рабами; его убеждение состоит в том, что невольники работают лучше, если хозяин щедрее оделяет их пищей, не скупится на одежду, позволяет отдохнуть и даёт некоторые послабления и льготы.

Однако, сколь бы серьёзными ни были отличия Рима от Греции, завершение демократических реформ, связываемое с уравнением в правах плебеев и патрициев, и в Вечном городе совпадает с прехождением некоего количественного рубежа в накоплении военнопленных, рабов-иноплеменников, по отношению к которым уже не действовали практически никакие – ни родственные, ни племенные, ни религиозные, ни моральные ограничения. (Впрочем, не последнюю роль сыграл и рост числа его неравноправных «союзников».) Словом, не противостояние разделённых антагонистическими интересами сословий (хотя, конечно, и оно тоже) – обеспечение жизнеустойчивости государства в условиях вынужденного сосуществования его граждан с подавляющим своей численностью контингентом, права которого – где частично, где полностью – отчуждаются в пользу Рима, становятся подлинной причиной изменения формы государственного устройства. Нам ещё придётся говорить об этом.

Пока же заметим, что в окружающем великие города античности «варварском» мире многое было иначе. Рабы, конечно, и здесь часто были объектом вещного права, но при всём этом они оставались как бы частью семьи; невольники могли есть за одним столом со своим господином, работать наравне с ним, вступать с разрешения родоначальника в брачные отношения, иметь детей, личное имущество, словом, здесь никогда не было той пропасти, которая существовала у «цивилизованных» греков и римлян. Самовозвеличение над чужими народами, болезнь, в той или иной степени свойственная, как кажется, всем на свете, здесь никогда не достигало градуса, отличившего Грецию и Рим и унаследованного в сущности всей западной цивилизацией. И уж тем более здесь никогда не занимались теоретическими изысканиями, целью которых было доказать иную, более низкую (если не сказать низменную), природу раба. Наконец, и это самое главное (ведь в конечном счёте всё упирается в количественные пределы, поскольку именно их преодоление вызывает необходимость глубоких государственных преобразований) Восток никогда не знал таких масштабов рабовладения…

А кстати, сколько всего рабов было в древнем мире?

Источники расходятся в оценках, минимальные величины составляют двадцать пять процентов от общей численности населения, максимальные восходят к пятидесяти, а иногда и к семидесяти пяти. Французский историк XIX века А. Валлон считал, что соотношение рабов и свободных в Италии II– I вв. до н. э. было 1:1, то есть 50% рабов и 50% свободных. Немецкий историк конца XIX начала XX в. Ю. Белох определял его как 3:5 (37, 5% рабов, 62,5% свободных); другой немецкий историк XX в. У. Вестерман полагал, что взаимоотношение между свободными и рабами 1:2 (33% рабов и 67% свободных). Схожие цифры принимаются и для Греции. Так, например, максимальная численность населения Афин около 430 года до н. э., то есть в самый расцвет великого города, составляла примерно 230 тысяч человек. В том числе количество рабов по разным оценкам – от 70 до 120 тысяч. Население сельской Аттики, вероятно, несколько уступало в численности населению города.

Казалось бы, не так уж и много, значительно меньше численности свободных людей, но попробуем думаться в эти цифры, и, может быть, тогда мы поймём, почему становление демократических форм правления было просто неизбежным.

Что такое двадцать пять процентов? Это значит, что один раб приходится на трёх свободных граждан. На первый взгляд, совсем незначительная величина. Но ведь рабы – это, как правило, здоровые сильные мужчины самого цветущего возраста (кому ж нужны больные и немощные). Женщины, конечно, тоже брались в полон, но здесь большую роль играла их внешность, а завоеватели всех времён были весьма тонкими знатоками женской красоты, поэтому брались далеко не все. Случались среди рабов и дети, но как бы то ни было половозрастная структура невольничьего контингента резко отличалась от половозрастной структуры свободного населения. Здесь необходимо принять во внимание и экономические соображения. До тех пор, пока рабы составляют незначительную долю населения, их стоимость высока, поэтому экономически оправдано выращивать рабов в своём хозяйстве: вырастить раба дешевле, чем покупать взрослого. (Хотя и это доступно лишь человеку со средствами, ибо позволить себе долгое время кормить «лишний рот» может не каждый.) Но там, где численность невольников оказывается сопоставимой с численностью свободных, их стоимость становится незначительной, собственно, потому-то численность и растёт, что падает цена на этот «товар». В условиях же демпинговых цен содержать детей совершенно нерентабельно (кстати, существовали экономические расчёты, показывавшие, при какой именно рыночной стоимости взрослого раба собственное воспроизводство перестаёт быть оправданным). Поэтому-то половозрастная структура свободного населения и отличается. Среди последнего же доля мужчин составит только половину от остающихся семидесяти пяти, то есть около тридцати семи процентов, а за вычетом малолетних, стариков и инвалидов их численность вряд ли превысит двадцать. Вот и получается, что даже при самой минимальной оценке, которую принимают специалисты, численность рабов оказывается примерно равной численности свободных мужчин всего полиса.

Заметим ещё одно немаловажное в этом контексте обстоятельство. Мобилизационные возможности любой страны не превышают считанных процентов; даже во время самых тяжёлых войн 10 процентов населения (то есть 20 процентов мужской его части) составляли критическую величину, за которой начинал трещать становой хребет государства, ибо такой нагрузки уже не выдерживала сама инфраструктура его выживания. Невольничий же контингент, как правило, свободен от подобных ограничений, поскольку инфраструктуру рабства создаёт и поддерживает не он. Словом, даже минимальная численность рабов в три раза превышает мобилизационный резерв древнего полиса. Наконец, неплохо бы вспомнить и о том, что состав полноправных граждан полиса был значительно меньше, ибо большая часть свободного населения (метеки, периэки, вольноотпущенники) в него не включалась. Правда, многие из этих категорий тоже содержали рабов. Так, например, один из вольноотпущенников Рима, Цецилий Исидор в своё время оставит наследникам 4116 рабов. Но если даже предположить о возможности мобилизации и этих категорий граждан, то в случае восстания рабов они составили бы не самую надёжную часть того ополчения которое можно было бы выставить для подавления бунта.

Но ведь 25 процентов – это предельно низкая оценка историков, поэтому при имеющемся разбросе мнений истина должна была бы тяготеть примерно к сорока. Меж тем в этом случае доля рабов будет на одну треть выше общей численности всего свободного мужского населения полиса (40/30), если же не брать в расчёт стариков и детей, то превосходство вообще становится подавляющим… Кстати, один из римских сенаторов, в знак протеста против того обстоятельства, что рабы, несмотря на категорический запрет посещать общественные бани, форумы, амфитеатры, цирки, постоянно толкутся там, в своё время предложит снабдить их одинаковой одеждой (рабы носили то же, что и свободные римские граждане, им запрещалось только ношение тоги, но тогу не часто носили и сами римляне, ибо это была «парадно-выходная», представительская одежда, поэтому на улицах города рабы были практически неотличимы). Но это предложение будет сразу же отвергнуто по соображениям общественной безопасности: рабы могут увидеть, насколько немногочисленны их хозяева. Так что, по-видимому, всё, что более пятидесяти процентов общей численности античного города – это уже величины, выходящие за грань разумного. Кстати, ниже мы ещё будем говорить о том, что именно превышение какого-то количественного предела накопления рабов будет одной из причин кризиса и упадка античного полиса. Пока же отметим, что без формирования каких-то специальных механизмов управления, способных удержать такие огромные массы под контролем (и к тому же обеспечить максимальную эффективность их практического использования), никак не обойтись.