Холодными и строгими очами, —

Мы потухаем, мы полны стыдом

Перед его насмешливым судом.

В тот вечер на балу она была.

Забелин Веру не узнал сначала:

Как эта ясность милого чела

Нежданной, дерзкой прелестью дышала!

Она ему чужда и весела,

И с видом легкомысленно-беспечным

Кокетничать готова с первым встречным.

Она задела кружевом его…

Сергей был в бешенстве: «Нет, каково!

Прошла — и хоть бы взором подарила!

Как будто бы меж нами ничего

И не было!» В нем гордость говорила

Сильней любви. Угрюмый на балу,

Нахмурив брови, он сидел в углу.

«Постой же, — думал, — глупенькой девчонке

Я отомщу!» Не прав был наш герой:

В ней резвая веселость, как в ребенке,

Была избытком жизни молодой;

Но он не мог бы, мелочный и злой, —

Так ум его тщеславье ослепило, —

Понять, как это плотское в ней мило.

Чтоб слабой воле разумом помочь,

Он рассуждает: «Прочь отсюда, прочь!

Какая пошлость!» Но зачем без муки

Не в силах он припомнить, как в ту ночь

Любил ее? Зачем же о разлуке

Так больно думать? Или с гневом вновь

Воскресла в нем угасшая любовь?

Они сидели в парке утром рано.

Он наставленья, важный вид храня,

Читал ей: «Вы не любите меня;

Но я не понимаю цель обмана…

К чему? Ужель кокетство? Здесь ни дня

Я не пробуду; жалкую победу

Оставив вам, я завтра же уеду».

Она в ответ: «Недобрый вы!» В тоске

Поникла головой и замолчала,

Лишь зонтиком чертила на песке.

Слезинка на конце ресниц блистала,

Как дождевая капля на цветке.

«И уезжайте, пусть я, пусть такая,

Кокетка, нехорошая и злая,

Одна останусь… что ж, и все равно,

И пусть одна, — мне никого не надо;

Я — лгунья, гадкая — и очень рада!»

И слезы, накипевшие давно,

Дрожали в голосе; потрясено

Все существо обидой нестерпимой…

А он… он встал, глухой, неумолимый.

«Прощайте». И мертва и холодна,

Непобедимой гордости полна,

С презрительной улыбкой — как ни больно —

Хотела руку протянуть она…

«И вам меня не жaлко?» — вдруг невольно

У Веры вырвалось… и он упал

Пред ней и молча, горько зарыдал.

Когда уйти хотел он, полюбила

Она его, быть может, в первый раз.

Так недоступное для женщин мило,

Так сердцу дорого в последний час

Разлуки то, что покидает нас.

Счастливым быть одно страданье учит;

Мы любим тех, кто нас сильнее мучит.

Он говорил, послушен, робок, тих:

«Я помню, как сердился; вдруг увидел

Я ваши ручки, — гнев в душе затих,

И я почувствовал, что вас обидел,

Что я жесток, когда взглянул на них.

Как не любить мне этих ручек бедных,

Почти что детских, тоненьких и бледных!..»

Но Вера не глядела на него,

Стыдливая от счастья своего,

С улыбкой утомленной и спокойной.

Он ей твердил: «Прости мне!» — «Ничего,

Уж я простила…» Тополь нежный, стройный

Листвой в лазури утренней звенел,

Как будто песнь любви над ними пел.

«Вчера, — промолвил он, — как это странно,

Вчера мне горько было не любить,

А между тем не мог я победить

В душе какой-то радости нежданной,

Что нет любви, что стало легче жить,

Что вновь свободен я, как птица в поле…

Я рад был одиночеству и воле.

Себя мы слишком любим; не хотим

Иной любви, боимся, как недуга…

Но если мы тщеславья не смирим,

Но если только оттолкнем друг друга,

Потом всю жизнь себе мы не простим.

Кто много любит, тот страдает много;

Верь, это крест, нам посланный от Бога».

Она молчала. Сердце сжалось в ней

Предчувствием неведомых скорбей.

Во взорах — отблеск грусти непонятной;

Меж тем, под лаской утренних лучей

Все так дышало жизнью благодатной,

В лазури тополь листьями звенел,

Как будто песнь любви над ними пел.

Ночь; спит Боржом; шумит один поток…

Уж утро близко. Открывает взоры

Росой умытая звезда Авроры;

На выси гор потухший месяц лег.

Лишь в комнатке у Веры огонек.

Открыв окно, она прохладой дышит

И в дневнике заветном что-то пишет.

«Сергей влюблен; успеху своему

Дивлюсь я, право; неужель такая,

Как я, могла понравиться ему,

Капризная, ленивая, пустая?..

Я даже некрасива; почему

Я нравлюсь людям? Рада этой чести

Я от души, но будь на их я месте…

Ужель к любви я окажусь способной?

Едва ли, — слишком я люблю себя, —

О, как люблю! Все лучшее губя

В душе, люблю себя насильно, злобно,

И как стыжусь, как мучаюсь, любя…

Но чем ему я нравлюсь? Вот загадка.

А все-таки любимой быть так сладко…

Чтоб сразу был развенчан мой герой

(Я часто наблюдала), мне порой

Довольно слова, черточки ничтожной,

Во вкусах, в мненьях мелочи пустой,

Иль даже в разговоре нотки ложной;

Стыдишься вдруг того, кем был так горд;

Фальшивый тон — разрушен весь аккорд.

Когда он мне понравился, — я знала,

Что это очень важно, не умом,

А сердцем, — долго с жадностью искала

Я этой черточки фальшивой в нем:

В манерах, в мыслях, в голосе — во всем,

Искала так внимательно, злорадно —

И не нашла… и было мне досадно…

Люблю ли я его? И нет, и да…

Как человека — только иногда,

По вечерам, когда любовь сильнее

И как-то ярче… Утром же всегда

Мечты спокойней, сердце холоднее;

Тогда не человека, не всего, —

Люблю в нем только сердце, ум его.

Он не простой; он чувствует так сложно,

Что я порой совсем теряю нить;

Он ищет, роется в душе тревожно,

Он не умеет попросту любить;

Рассудок может чувство в нем убить.

И это страшно мне, и я тоскую,

Его любовь к его уму ревную».

Она закрыла тихо свой дневник.

Уж холод утра в комнату проник,

Звезда Авроры дивными огнями

Переливалась ярче над горами;

Ответила природа в этот миг

На первый луч денницы безмятежной,

Как сонное дитя, улыбкой нежной.

Почти два месяца прошло с тех пор.

У них любовь — все тот же вечный спор

За первенство; поутру — охлажденье

И слезы горькие мгновенных ссор,

А вечером — восторги примиренья…

Счастливцы, не заметили они,

Как эти светлые промчались дни.

Сбирался теплый дождь; в лесу молчанье;

Вечерний отблеск солнца в тучах гас;

Поцеловал он Веру в первый раз…

«И только-то?..» — шепнуло им сознанье…

Так много обещал им этот час,

Что каждый, грустью странною волнуем,

Разочарован первым поцелуем.

Вдруг хлынул дождь из набежавших туч,

Но не померк вечерний солнца луч, —

Он полон к миру тихого участья,

И брызнул ливень, светел и певуч,