Пока вдоль сумрачной Фонтанки

Влачатся медленные санки,

И в блеске звезд глубок и тих,

Над ними неба синий полог, —

Позвольте вам представить их:

Борис Каменский — физиолог,

Веселый друг его — Петров —

Один из модных докторов,

Печально люстры в душном зале

Кутил полночных сквозь туман

И лица женщин озаряли

Под слоем пудры и румян…

Табачный дым и запах пива…

Мелькают слуги торопливо;

Скучая, медленно вокруг

Гуляют пары. Здесь не редки

Скандалы… Монотонный звук

Какой-то глупой шансонетки,

Разгул и смех… Порой бокал

В азарте пьяный разбивал.

Стыдливый мальчик, тих и робок,

Сюда идет в шестнадцать лет,

В чаду вина, под звуки пробок

Он узнает любовь и свет.

Сюда идет старик почтенный,

Под ношей долгих лет согбенный…

Петров наш весел и умен,

Как на пиру горацианском.

Его приятель возмущен:

Не много прелести в шампанском

Он находил. Покинув зал,

На вольный воздух он бежал.

Нет! Идеал эпикурейский

Его тоски не победить:

Забыв о пошлости житейской,

Он в небо вечное глядит.

Там, в синеве морозной ночи,

Мерцают звезд живые очи…

Хотя насмешливо он звал

Свою любовь сентиментальной,

Все ж имя Ольги повторял

С улыбкой нежной и печальной;

Как робкой девушки мечта,

Была любовь его чиста.

Познанья жаждою томимый,

Читал он с детства груды книг,

Позитивист неумолимый,

Огюста Конта ученик,

Старался быть вполне свободным

От чувств, научным и холодным.

Как равнодушно он внимал

Людскому ропоту и стонам!

Порывы сердца подчинял

Математическим законам.

Пред ним весь мир был мертв и нем,

Как ряд бездушных теорем

В неуловимых переходах

Мы подражаем без труда

Европе в галстуках и модах,

И даже в мыслях иногда:

Боготворим чужое мненье,

И, в благородном увлеченье,

Не отделив от правды ложь,

Мы верим выводам заранее,

Так в наше время молодежь

Пленяет Спенсер. Англичане

Над нею властвуют: закон

Твоя наука, Альбион!

Наш юный друг — в стремленьях вечных,

В живых созданиях веков,

В порывах духа бесконечных —

Самонадеян и суров —

Старался видеть только бредни

Пустых мечтателей: последний

Он вывод знанья принимал.

От всех покровов и загадок

Природу смело обнажал,

Смотрел на мировой порядок

В одну из самых мрачных призм —

Сквозь безнадежный фатализм.

Меж тем в очах его не даром

Порою вспыхивала страсть:

Напрасно, полн сердечным жаром,

Он отрицал над нами власть

Того, что ум понять не может,

Что сердце мучить и тревожить,

Он знал поэтов, говорил,

Что их читает от безделья,

А втайне искренне любил;

И много милого веселья,

И много нежной доброты

Таили гордые черты.

Есть домик бедный и старинный

На Петербургской стороне —

Дворец Петра. Теперь, пустынный,

Он дремлет в грустной тишине.

Там образ Спаса чудотворный:

Лик Bизaнтийcкий, — древний, черный…

Тарелку с деньгами дьячок

В часовне держит. Поп усталый

Поет молебны — старичок

Седой, под ризой обветшалой.

Огни таинственных лампад

И свечи яркие горят…

Полно страданья неземного,

Чело Христа еще темней —

Среди оклада золотого,

Среди блистающих камней, —

Остался Он таким же строгим,

Простым и бедным, и убогим.

Мужик, и дама в соболях,

И баба с Охты отдаленной

Здесь рядом молятся. В очах

У многих слезы. Благовонный

Струится ладан. Лик Христа

Лобзают грешные уста.

Под длинной, черною вуалью

В толпе, прекрасна и бледна,

Стояла девушка, печалью

И умилением полна.

Покорно сложенные руки,

Еще слеза недавней муки

В очах смиренных… взор глубок,

И просты темные одежды,

Кидают тень на мрамор щек

Ее опущенные вежды.

И пред иконой золотой

Она склоняется с мольбой.

Пока Борись, в тоске мятежной,

Пытался тщетно позабыть

Свою любовь и первый, нежный

Ее росток в душе убить,

Чтоб как-нибудь насмешкой злобной

От этой страсти неудобной

Освободиться поскорей,

Ей не пожертвовав ученой

Карьерой будущей своей, —

В то время Ольга пред иконой

В толпе молилась за него;

И, зная друга своего,

Предвидела борьбу, мученья

И много жертв, и много слезь…

Полна глубокого смиренья,

Она пришла к тебе, Христос,

Чтоб укрепить свой дух молитвой

Пред этим подвигом и битвой:

Ее на труд благослови!

Она у грозного преддверья

Своей безрадостной любви,

Страданья ждет, полна доверья,

И только молит силы дать

Его любить и с ним страдать…

Но я уж слышу, критик строгий,

Твой недоверчивый вопрос:

Зачем, свернув с прямой дороги,

В свою поэму автор внес

Нежданно стиль религиозный?

О, наших муз диктатор грозный,

Ты хмуришь брови. Милый друг,

И я, как ты, в сомненьях грешен,

Я разделяю твой недуг,

И я безверьем не утешен,

Богов неведомых ищу

И верить в старых не хочу.

Как ты, я шел в огонь сражений

За мыслью гордою вослед.

Познал всю горечь поражений

И все величие побудь!

Как ты, я маски ненавижу…

Но тех презреньем не унижу,

Кто верить с доской простотой…

Свою скептическую шутку

Оставь, читатель дорогой,

И будь добрее к предрассудку,

Чуждая слабости пойми:

Не смейся, брать мой, над людьми!

О, я завидую глубоко

Тому, кто верить всей душой:

Не так в нем сердце одиноко,

Не так измучено тоской

Пред неизбежной тайной смерти:

Друзья, кто может верить, верьте!..

Нет, не стыдитесь ваших слез,

Святых молитв и откровений:

Кто бремя жизни с верой нес,

Тот счастлив был среди мучений.

А мы… во всех дарах земли

Как мало счастья мы нашли!

Жила у тетки старой Оля.

Их дом — над царственной Невой.

Там — скука, роскошь и неволя,

И вечный холод ледяной.

Там тетка — в платьях черных, длинных,

В покоях важных и пустынных.

Пред нею — в страхе целый дом.

Но с умиленными очами

И бледным, набожным лицом

Неслышно тихими шагами

По мрачным комнатам весь день

Старуха бродит, словно тень.

Едва услышит имя Бога,

Подымет взор свой, полный слезь…

Она курила очень много

Душистых, тонких пахитос:

Редсток любил ее, конечно.

Всегда жалея бесконечно

Овец заблудших и слепых,

В своих палатах в воскресенье

Она устроила для них

Душеспасительное чтенье;

И чай носил в кругу гостей

Во фраке сумрачный лакей.

И томно тетушка вздыхала.

Каких-то светских дураков

И старых дев она сбирала

Для этих модных вечеров;

Но до меня дошли известья: