Зазеленели травы на Яйле,

Дымились тучи на скалах Ай-Петри.

В сыром овраге желтый анемон

Уж распустился, воздух напоен

Весной, и запах моря — в теплом ветре.

Перенесли больную на балкон.

Она за белым парусом следила

Вдали… Потом, вздохнув, чело склонила:

«Как хочется мне жить!..» Сергей цветов

Принес, и Вера с жадностью дышала

Благоуханьем свежих лепестков

И прятала лицо в них, и шептала:

«Как хорошо!..» Он плакать был готов:

Бескровный лик ее так худ и жалок

Среди росой обрызганных фиалок.

Однажды у окна они вдвоем

Сидели в тихий вечер. Огоньком

Дрожал маяк на темном Ай-Тодоре,

И в лунном свете, мягком, золотом,

Едва дышало трепетное море,

И лишь одна горела над землей

Звезда, непобежденная луной.

Он ей шептал: «Нам больше слов не надо.

То вечное, что светится в лучах

Далеких звезд — и у тебя в очах

Горит и веет в душу мне отрадой,

Блаженства нет вне нас, оно — в сердцах,

Нельзя достичь его, понять лишь можно, —

Все остальное призрачно и ложно.

Бывало, в детстве молишься порой,

И вдруг, о чем молился, позабудешь,

Лишь чувствуешь младенческой душой,

Что близко Бог, что Боженька с тобой,

Вот тут, сейчас, и если добрым будешь,

Он не уйдет: так и теперь — в моей

Душе покой и счастье детских дней»…

Они умолкли. Тишина царила.

И только сердце билось; и за них,

О чем они молчали, говорила

Природа вечным шумом волн морских,

Мерцаньем звезд… И Божий мир затих,

Чтобы внимать, как там в ночном просторе,

Про их любовь немолчно пело море.

«Прошу тебя, Сережа, об одном, —

Однажды, подозвав его с улыбкой,

Она сказала, — помни, я во всем

Сама виновна. Не считай ошибкой

Того, что было, и себя ни в чем

Не обвиняй: я писем не читала, —

Из гордости любовь я заглушала.

Во мне самой — причина мук и зла,

Твоя любовь лишь счастье мне дала;

Я снова бы как прежде полюбила,

И если б прошлое вернуть могла,

Я ничего бы в нем не изменила.

О, что бы ни случилось, знай, Сергей,

Что нет раскаянья в душе моей!..

Я испытала радостей так много,

И каждый взор твой в прошлом сердцу мил;

Я не хотела б, чтоб меня любил

Ты по-другому, — нет!.. Прошу у Бога,

Чтоб Он тебя за все вознаградил, —

За все, что ты мне дал, — и вечно, всюду

Твою любовь благословлять я буду!»

Увы! то был последний разговор,

И ей все хуже делалось с тех пор.

Предчувствуя, что уж близка могила,

Вперив на друга долгий, долгий взор,

Больная ничего не говорила,

Как будто с ним прощалась, и порой

Качал в тревоге доктор головой.

Меж тем вставало в памяти Сергея

Все прошлое; он позабыть не мог,

Как был тщеславен, мелочен, жесток,

Как сам разрушил счастье, не жалея.

Припоминал он звонкий голосок

И смех ее, и блещущие глазки,

И нежность первой, трогательной ласки,

Боржомский парк, любимую скамью,

В сосновой роще милую тропинку…

Давно, давно… то было, как в раю!..

Чтоб искупить одну ее слезинку,

Чтоб видеть Веру прежнюю свою,

Он отдал бы всю жизнь. Но нет возврата!..

И вечной тьмой душа его объята.

Он раз проснулся ночью. Отчего —

И сам не знал; как будто до него

Коснулось что-то. В комнате соседней

Все замерло… Не слышно ничего…

Но сердцем понял он, что час последний

Был близок… К Bеpе бросился: она

Лежала неподвижна и бледна.

Он увидал, что больше нет надежды.

Чуть слышался дыханья слабый звук,

И тихо, тихо приподнялись вежды;

В очах — не смутный бред, не ужас мук, —

В них мысль, почти сознательный испуг…

Тихонько мать заплакала… сиделка

Перекрестилась… Часовая стрелка

Показывала три… и за стеной

Сверчок был слышен в тишине ночной.

Вдруг Вера прошептала: «Там… смотрите!

Вот там… все ближе, ближе… Боже мой!..

Ко мне, Сережа, мама… защитите!..»

И, задыхаясь, думает Сергей

И просит Бога: «Только б поскорей!»

Он на колени стал, изнемогая.

Мать подошла, и, полная тоской,

Вся бледная, но тихая, простая,

Она его жалеет: «Бедный мой

Сережа!» — гладит волосы рукой

И плачет с ним, и он, внимая звуку

Простых речей, целует эту руку.

К рассвету Вере стало легче. Страх

Совсем исчез. Но не было в чертах

Уж ничего земного: в них другое —

Великое, спокойное, чужое.

Он отблеска любви искал в очах;

Она смотрела пристально, глубоко,

Но как-то странно, словно издалёка.

С восходом солнца Вера умерла,

Все так же безмятежна и светла;

Когда прильнул дрожащими губами

Сережа к бледной ручке со слезами,

Уж холодна, как лед, она была…

Ее в уста целуя на прощанье,

Тихонько мать сказала: «До свиданья».

Он выбежал из комнаты… Меж скал

Волна, не находя себе приюта,

Шумела и металась. Он не знал,

Что с ним и где он… Разум потухал…

Порой хотелось отомстить кому-то

И громко, громко закричать, проклясть

Какую-то бессмысленную власть,

Людей гнетущую… Он думал: «Боже,

Ведь я люблю, люблю еще сильней!..

О, где она?.. Люблю кого?.. Кого же?..»

Что нет ее, не мог понять Сергей, —

Так чувствовал он связь живую с ней.

Он углублялся в скорбь, ее измерить

Хотел умом, но в смерть не мог поверить,

Не мог… и даже мысль, что Веры нет,

В сознанье не входила… Мягкий свет

Упал из туч разорванных на море,

И море небу ясному в ответ

Затрепетало, засмеялось… Горе

Затихло в нем. Он вдруг отдался весь

Нахлынувшему чувству: «Bера здесь!»

Не в душной, темной комнате, а в лоне

Природы вечной, в шорохе листа,

В лучах, в дыханье ветра, в небосклоне

Душа ее незримо разлита,

Как мысль, как свет, как жизнь и красота!

Его любовь росла, росла без меры,

И все ясней, понятней близость Веры.

И каждый луч, и каждая струя,

И каждый вздох волны, былинки трепет, —

Все, все слилось в один любовный лепет,

В одну живую ласку: «Это — я,

Всегда с тобою деточка твоя!..»

Он отвечал, от счастия рыдая:

«Я слышу, слышу, милая, родная!»

Что было с ним, он сам понять не мог.

Перед лицом пустыни молчаливой,

Меж скал, у волн шумящих, одинок,

Колена преклонил он на песок,

Подняв сквозь слезы к небу взор счастливый.

«Отец небесный мой…» — шептал Сергей

Забытую молитву детских дней.

Она — в гробу. Вокруг цветы живые.

Открыты окна: падают лучи

Весенние на ризы золотые,

На дым кадил, на серебро парчи…

И тускло пламя восковой свечи.