— Но он и не урод, как зять Горшковой, — возразила актриса и прибавила ехидно: — Зато их видели вместе в очень пикантной ситуации, когда твоя Лиля уезжала на гастроли.

Тут даме под шляпой очень захотелось скинуть оную и прекратить эту болтовню. Ее охватило негодование. Как они смеют нести такую чушь! Ее внук красив, потому что у него была красивая бабушка, и он унаследовал ее черты. Но она сдержалась и даже не пошевелилась. Пусть болтают, что хотят. Глупые старые сороки. Она не опустится до их уровня. Молчала, когда они спорили по поводу своих мужей, промолчит и на этот раз. Все в прошлом. Сейчас она такая же старая карга, как и они, но, в отличие от них, еще не выжила из ума.

— Так или иначе, а брак Жени Горшковой и Виктора — мезальянс. — Писательница первая пошла на перемирие.

— Да, — приятельницы согласились друг с другом, — это смешно и отвратительно, и никому это не нравится, и ничем хорошим не кончится.

Против последних слов возразить было нечего даже Вере Горшковой. Ей самой не нравился этот брак. Конечно, хорошо, что ее дочери, невзрачной и без особых способностей, вообще удалось выйти замуж. Хотя она иногда и недоумевала, за что талантливый архитектор полюбил Женю, она не считала их брак мезальянсом и была не согласна с теми, кто утверждал, что он женился на ней ради карьеры, чтобы войти в их всемогущественный клан, помогающий друг другу и не терпящий посторонних. Она знала, что Виктор по-настоящему талантлив, а если ты талантлив, то пробьешься и без посторонней помощи. Она считала, что Виктор любил ее Женю, и верила, что он является отцом ее внука. Тем не менее что-то в этом браке ей не нравилось и ничего хорошего она, как и все остальные, от него не ждала.

Бывший актер Николай Евстафьев, седой господин лет семидесяти, сохранивший гордую сценическую осанку, и бывший писатель Иннокентий Сафронов, полный, лысый, того же возраста дружно выуживали из воды огромную рыбину. Евстафьев осторожно тянул леску на себя, стараясь не оборвать, а Сафронов пытался подцепить бьющего хвостом судака сачком. Им было сейчас хорошо и беззаботно, как не было хорошо и беззаботно в повседневной жизни, с напряженной работой и интригами. Время примирило их, вечных соперников, впрочем, считавшихся лучшими друзьями. Григорий Горшков внимательно наблюдал за их возней, деловито помогая ценными советами. Толк в рыбалке он понимал, и ему, в отличие от друзей, везло. Пока они совместными усилиями ловили одну рыбину, у него в ведре плескался уже целый десяток, и здесь он ощущал свое превосходство, чего никогда не было в работе и вообще в жизни.

Вере Горшковой, наконец, надоело невольно подслушивать всякую муру, и она, потянувшись, села, как будто только что проснулась.

— Как спалось, дорогая? — Подруги ласково улыбнулись ей.

Роксана Сафронова-Вершинина, молодая детская писательница, стройная миниатюрная женщина с загорелыми изящными точеными плечиками, каштановыми, подстриженными под мальчика волосами, со вздернутым маленьким носиком, покрытым веснушками, напоминала, несмотря на свои тридцать, пятнадцатилетнего подростка. Она полулежала на деревянном стульчике с высокой откидной спинкой, расположившись в тени пестрого зонтика на молодежном пляже, и что-то писала в блокноте. Потом отложила блокнот и долго смотрела, как ее муж, фотограф Роберт Сафронов-Вершинин, стоя на десятиметровой вышке для прыжков в воду, перегнувшись через поручень, разговаривает со стоящей у подножия вышки двадцатичетырехлетней Женей Горшковой, женой архитектора Виктора Горшкова. Сам архитектор, привычно ссутулившись, отчего его голова всегда оказывалась ниже плеч, сидел за рулем водного велосипеда и терпеливо ждал жену, поглядывая на нее и рослого красавца атлета Роберта. Округлая спина, и эти брови, длинный унылый нос и жидкие коричневатые волосы не позволяли отнести Виктора к числу красавцев, хотя и выделяли его из толпы, и на него частенько засматривались женщины. Красивыми были только его глаза, большие, карие и выразительные, обрамленные длинными пушистыми ресницами, но и они терялись на его лице, потому что выражение затравленности и страдания никогда с него не исчезало. Роксана, да и все окружающие, понимали, что брак Виктора и Жени был вынужденным. Только желание пробиться толкнуло Виктора Романовского, тогда еще двадцативосьмилетнего архитектора, жениться на типичной писдочке Горшковой, капризном и ничего собой не представляющем существе, обладающем к тому же серенькой внешностью и плоской безгрудой фигурой, и даже заставило его, по ее настоянию, поменять свою эффектную фамилию на ее, куда менее благозвучную. Зато Виктора, несмотря на молодость, уже хотят сделать главным архитектором города. Виктора Горшкова, а не Романовского. А согласилась выйти замуж за него девятнадцатилетняя девушка потому, что было у нее зеркало, и она понимала, что если она и вступит рано или поздно в брак, то претендентом будет тот, кому нужно ее положение, вернее, не ее, а отца, и его связи. Так что она предпочла это сделать, будучи молодой, и вышла за человека, у которого были перспективы, чтобы никто не думал, что он женился ради карьеры. Но все равно все считали именно так и судачили об этом направо и налево. Женя все еще стояла и смотрела снизу вверх на Роберта, хотя тема разговора уже иссякла, и она понимала, что привлекает внимание. Но она смотрела на него и вспоминала его поцелуи, не обращая внимания ни на окружающим, ни на мужа. Она знала, что муж ничего не скажет. Так оно и получилось. Когда она, наконец, уселась с ним рядом на велосипед и он повез ее по волнам, он был с ней, как всегда, ласков и мил и ни словом не обмолвился о Роберте. Роксана видела, как Женя что-то говорит своему мужу, показывая пальцем на Роберта, а он согласно кивает лысеющей головой. Роберт же, расправив широкие плечи с рельефной накачанной мускулатурой, уже стоял на мостике вышки, готовясь к прыжку. Он сложил руки над головой и прыгнул ласточкой, красиво и правильно войдя в воду, потом его темноволосая голова показалась из воды, и он помахал рукой жене, увидев, что она на него смотрит, и поплыл к берегу. Брак Роксаны никому бы и в голову не пришло назвать мезальянсом. Это был ее третий брак, и все говорили, что она знает, что делает. У Роберта была незаурядная внешность: чуть вьющиеся густые темные волосы, которые он всегда очень коротко стриг, и это не относило его к числу людей, отстающих от моды, а, наоборот, приближало к тем, кто имеет собственный стиль. У него были редкого цвета глаза, синие-синие, и четкие правильные черты лица, словно изваянные великим мастером. А кроме того, он был настоящим мастером художественной фотографии. Он буквально творил чудеса, умело работая со светом и тенью, виртуозно применяя цветовые эффекты. И хотя он и не принадлежал к их избранному кругу, как и Виктор, но бомонд безоговорочно его принял. Ни у кого никогда не повернулся язык назвать его мудописом (муж дочки писателя) — так презрительно в литературной среде называли таких, как Виктор. Буквально все приклеивали этот ярлык к архитектору и никто — к фотографу. Тем более что саму Роксану нельзя было назвать просто писдочкой, хоть ее отец и был писателем. Но она, в отличие от Жени, и сама была способна на многое и уже была членом Союза писателей — не благодаря положению папы, а просто потому, что писала рассказы для детей и явно без папиной помощи — у нее был свой стиль и своя тематика.

Роберт вышел из воды и подошел к жене. Она поднялась ему навстречу. Все, кто был на берегу, как завороженные уставились на эту пару. Роберт был на пять лет старше жены, но, как и ей, ему никто не давал его возраста. Они оба представляли картину молодости, здоровья и счастья. Их благополучие бросалось в глаза, чего нельзя было сказать об их друзьях — Викторе и Жене. Пары дружили семьями. Была еще одна пара супругов, третья в их компании. Владимир и Лиля. Только что они с хохотом съезжали в воду по спирали лестницы-трамплина, обдавая друг друга фейерверком брызг, и вдруг неожиданно исчезли, но Роксана-то догадывалась, куда и зачем.