Иван почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки. Что это еще за придурок, что за маньяк такой? Он даже представил себе его мысленно — забулдыга с покрасневшим от мороза и выпивки лицом, мужик явно за пятьдесят, грубый и хамоватый. Пальцы сжались в кулаки, а кулаки зачесались.

— Я просто подумал… Если он вам так досаждает, этот Василий, может быть… Может быть, мне с ним поговорить? Ну, так, по-мужски… знаете…

Некоторое время она смотрела на него и хлопала глазами, почти как кукла.

— По-мужски? О боже, это как же можно по-мужски… С Василием-то? Он… Он кот, понимаете? Василий — это наш кот… Я ему не разрешаю за собой ходить, потому что боюсь, что он потеряется…

Глаза ее смеялись. И лицо снова озарила улыбка — озорная, девичья. Иван сперва собирался провалиться сквозь землю вместе с креслом, на котором сидел, но потом все же передумал и рассмеялся в ответ:

— Извините, я не знал… Ну, если это кот, тогда, конечно, не стану обижать вашего Василия…

В коридоре послышались шаги, и оба они резко перестали смеяться — шаги были мужскими, тяжелыми, явно не медсестринскими. Вскоре в проеме двери показался и сам Аркадий Борисович.

— Смеетесь? Это хорошо.

Иван вскочил — громко хлопнуло, ударившись о спинку, сиденье кресла. Следом за ним вскочила Диана.

— Аркадий Борисович? — Она бросилась к врачу, почти в три прыжка одолела пространство, их разделяющее, и застыла в полной неподвижности.

— Новости не такие уж плохие. Можно сказать, даже хорошие, если можно так назвать сотрясение мозга.

— Сотрясение? У нее просто сотрясение, и больше ничего?

— Она пришла в себя еще в лифте. Компьютерная томография не обнаружила травматических отклонений в состоянии вещества мозга. Плотность серого и белого вещества в пределах нормы. Паренхиматозной очаговой патологии также не выявлено. Кратковременное угнетение сознания, замедление пульса, жалобы на головную боль и головокружение… Эти и другие признаки позволяют диагностировать сотрясение мозга средней степени тяжести.

Больше половины услышанных слов показались Ивану непонятными. Однако он сумел уловить смысл: ничего страшного не случилось. Сотрясение мозга — неприятная штука, но все же от него не умирают и не становятся инвалидами. А это главное.

Диана, видимо, чувствовала то же самое. Она вздохнула — тяжело и вместе с тем облегченно, словно вместе с этим тяжелым вздохом изгоняла накопившуюся тяжесть из собственной души.

— Нам можно ее увидеть? Она в сознании?

— Она в сознании, я же уже сказал. Но вот видеть ее вам сейчас не обязательно. У нее сильное головокружение и позывы к рвоте. Поверьте, это не самое лучшее состояние для того, чтобы принимать посетителей. Подождите до завтра — завтра Светлана будет чувствовать себя значительно лучше.

— Ей необходимо остаться в больнице?

— Конечно, ей необходим стационар. Два-три дня — это как минимум. Потом амбулаторное лечение, еще две-три недели.

Но вы можете навестить ее уже завтра… Завтра утром. Кстати… Я правильно понимаю, вы ее тренер? — Аркадий Борисович пристально и как-то оценивающе посмотрел на Диану. Она кивнула.

— Дело в том, что медсестра попыталась дозвониться ее родителям и сообщить о случившемся. Но дома никто не берет трубку. Может быть, вы…

— Да-да, конечно. Не беспокойтесь. Я обязательно позвоню Светиной матери и сообщу ей.

— Ну что ж, тогда, наверное, все… Поезжайте домой и не переживайте — с девочкой все будет в полном порядке.

Диана порывисто схватила врача за руку:

— Доктор, вы даже не представляете…

— Представляю. Все я прекрасно представляю. Одного только не могу понять — вы что же, вот так, в кроссовках и в спортивном костюме…

Он смотрел на Диану, строго сдвинув брови. Точно так же, как когда-то давно смотрел на своего сына Юрку и на его приятеля Ивана, когда заставал их на улице с непокрытой головой или голой шеей. Иван и Юрка в детстве единогласно ненавидели шарфы и какие бы то ни было головные уборы.

— Мы же на машине, Аркадий Борисыч. Я ее довезу прям до подъезда, она замерзнуть не успеет…

Аркадий Борисович кивнул, одобряя намерения Ивана. Протянул сухую мужскую ладонь, сжал крепко Ивановы пальцы и попрощался.

Потом они ехали в его машине, и теперь Диана сидела уже не на заднем сиденье, а на переднем, рядом с Иваном. И долго укрывалась вязаной кофтой, потому что сперва в машине было холодно, и она не сразу прогрелась, несмотря на то что Иван включил отопитель. Потом, когда в машине стало тепло, Диана стянула с себя серую вязаную кофту, забросила ее на заднее сиденье, улыбнулась и принялась тихо что-то рассказывать о своем детстве, о школьных подругах, о бабушке, которая вязала точно такие же кофты и продавала их на рынке, все время опасаясь, что ее заберут в милицию и посадят в тюрьму за спекуляцию. Рассказывала про своих кошек, которые были у нее всегда, с самого детства. Много разных кошек и котов с человеческими именами — Сидор, Авдотья, Степан, Анжелика и даже Николай. Рассказывала про то, как некоторые из них жили долго и умирали от старости, некоторые умирали молодыми от какой-нибудь кошачьей болезни, а некоторые просто исчезали — выходили на улицу и однажды не возвращались домой. При этом она периодически спрашивала: «Вам все это интересно?» Иван кивал, сдерживая улыбку, а она оправдывалась: «Сами же хотели. Сами же сказали — познакомиться поближе, и чтобы я что-нибудь про себя рассказала. Вот я и рассказываю. Я почти всем и всегда про кошек своих рассказываю. Я просто кошек очень люблю». Иван снова кивал, снова сдерживал улыбку — и так до следующей порции извинений, опасений и пояснений, для чего и почему она все это ему рассказывает.

Она говорила без умолку, торопливо, перебивая иногда себя и периодически себя за это ругая — «тьфу, черт!». Иван чувствовал и прекрасно понимал ее состояние — состояние легкости, которая наступает после только что пережитого сильного волнения или страха.

А потом машина сломалась.

Она сломалась как-то совершенно неожиданно — никаких тревожных признаков в работе двигателя Иван не замечал. Но внезапно на очередном перекрестке двигатель просто не завелся — послышались холостые выхлопы, а потом он и вовсе замолчал. Как будто умер.

— Черт, — выругался Иван.

У него еще ни разу не ломалась в дороге машина.

Вернее, ломалась, когда-то совсем давно, его самая первая машина, красная «шестерка», которая перешла ему в наследство от деда. Та «шестерка» только и делала, что ломалась, и Иван практически каждый день ошивался в автомобильной мастерской, куда в большинстве случаев его доставляли водители-попутчики, прицепив его старушку к бамперу своей машины железным тросом.

Но это было очень давно.

А с тех пор, как он купил себе эту новенькую «ауди», он совершенно забыл о том, что машины — это все же машины и они иногда ломаются. Он абсолютно не представлял себе, по какой причине может вот так внезапно сломаться машина, он совсем не разбирался в устройстве двигателя. Он не знал, что теперь делать. До дому они не доехали совсем чуть-чуть, и все же это «чуть-чуть» невозможно было преодолеть никаким иным способом, кроме как проехать на машине, потому что на Диане был эластичный спортивный костюм и кроссовки на тонкой подошве, а на дворе был холодный ноябрь, и Диана могла простудиться. Конечно, он мог одолжить ей свою куртку, но вот как быть с кроссовками на тонкой подошве? Едва ли ей придутся впору Ивановы ботинки…

— Вы извините. Я сейчас. Я мигом ее починю. Правда. Я прекрасно разбираюсь в… сломавшихся машинах, — сказал он тоном, не допускающим возражений.

Она, впрочем, не больно-то и возражала. Только кивнула в ответ и попросила включить магнитофон, чтобы она могла послушать музыку, пока он будет чинить машину.

Кроме джаза, в машине никакой музыки не было. Но Диана сказала, что джаз тоже вполне подойдет. Оставив свою попутчицу в компании Бенни Гудмена, Иван вышел из салона, вдохнул поглубже свежего прохладного воздуха и храбро открыл капот.