Как-то случилось мне побывать в Болгарии по командировке Министерства культуры СССР. Собирал материал для пьесы о советско-болгарской дружбе. Так это называлось. А на самом деле катался по стране, купался в осеннем, уже довольно прохладном море в Варне и Золотых песках, дегустировал «Плиску». Вообще-то в такие командировки посылают только своих, но свои почему-то не смогли, пришлось спешно затыкать дырку. Заткнули мной.

Болгарские братушки, представляя меня, говорили: русский драматург. И я чувствовал себя полковником в свите маршалов отечественной драматургии Гоголя, Островского, Чехова. Но иногда говорили: советский драматург. И будто сдирали погоны, разжаловали в рядовые и отправляли на кухню чистить картошку. Уж лучше бы называли норильским драматургом. Против этого я ничего не имел, так как с норильским театром оказалась связана немаленькая часть моей жизни.

В новую работу для норильского театра меня втравил Толя Кошелев. После «Особого назначения» он решил, что у меня легкая рука, и настоял, чтобы я написал еще одну пьесу на местном материале. В то лето весь город бурно обсуждал события в лагере «Таежный», куда учащихся местного индустриального техникума посылали на морковку. Несколько активных подростков начали наводить в лагере порядок. Руководствовались они самыми лучшими побуждениями, но порядок наводили как умели — кулаками. Кончилось это так, как всегда кончаются попытки таким образом навести порядок: озверением, до скотства, в общем-то хороших ребят. После суда над ними в «Заполярной правде» появилась статья «Повелитель мух» (роман Голдинга был тогда популярен), статью горячо обсуждали везде, даже на планерках в горнорудном управлении. Об этой истории Кошелев и хотел поставить спектакль.

Тема показалась мне интересной, я согласился. Первое действие (пьесу назвал «ЧМО» с подзаголовком «послесловие к приговору») написал быстро, чуть ли не за две недели. Отослал в Норильск. Там вдохновились, заказали декорации, даже начали репетировать. А у меня как заклинило. Заколодило. Ни с места. Первоначальная ясность обнаружила внутри себя пустоту, я совершенно не знал, чем я ее заполнить. Сидел дурак дураком, ничего в голову не приходило. А время шло. Я понял, что драматурга из меня не вышло. Уже готов был позвонить в Норильск и сказать, что пьесы не будет. Но тут в гости ко мне приехал мой приятель, хороший сатирик и не очень удачливый драматург Андрей Кучаев (сейчас он живет в Германии и пишет невеселые рассказы). Когда я рассказал ему о своем решении, он посмотрел на меня, как на больного:

— Рехнулся? Твою пьесу репетируют, не дожидаясь второго действия! О таком не может мечтать даже Розов! А ты — в кусты? Старик, я перестану тебя уважать. Ты сам себя перестанешь уважать, а это гораздо хуже!

«Если трудности кажется непреодолимыми, значит близок успех». Сколько раз мне уже пришлось убеждаться в мудрости этого парадокса!

Неожиданно придумался поворот в характере главного героя, пьеса покатилась, как с горы.

Премьера «Чмо» состоялась в ноябре. Я прилетел на выпуск спектакля. В Норильске уже была лютая зима с полярной ночью. Кошелев оброс, почернел и едва ли не завшивел. На театре это принято: перед премьерой не мыться и не стричься. Зато в день премьеры был как огурчик: свежий, в лучшем своем костюме, при галстуке.

На прогонах и на генеральной репетиции мы уже видели, что спектакль получился. Но все-таки волновались: как-то будет на премьере, не перегорят ли актеры, не потеряются ли от волнения. Но все прошло как нельзя лучше. Был полный аншлаг, на премьеру явился весь норильский бомонд во главе с самым большим начальством. Все были в восторге. После спектакля пришли с женами ко мне в гостиницу и распили две бутылки шампанского. Просидели часов до трех ночи, отмокая от треволнений. Потом Толя с женой ушли.

Я был особенно рад успеху. Была у меня тайная мысль. Поскольку я стал норильским драматургом, сделал для городского театра уже две пьесы, так не попросить ли у комбината продать мне новую машину. Естественно, по госцене. Моя «шестерка» поизносилась, требовала замены, а на черном рынке новые «Жигули» шли по три номинала, не подступишься. Норильск же получал «Жигули» из фондов Минцветмета, на одну машину не обеднеют. Я знал, как это провернуть. Через первого секретаря горкома партии Игоря Аристова. С ним я был знаком еще когда он работал на комсомоле. Он не откажет мне, а на комбинате не откажут ему. Вот, сам директор комбината горячо аплодировал, а потом пошел за кулисы и благодарил актеров. Нет, не откажут. С этой приятной мыслью я и заснул.

Разбудил меня телефонный звонок. Было четыре часа утра. Звонила Людмила, жена Кошелева:

— Толю забрали!

— Кто забрал?

— Милиция!

— За что?

— Пьяный!

Я разозлился.

— Что ты несешь? Толя пьяный с двух бутылок шампанского на четверых? Да это ему как слону дробина!

— Он в гримерке выпил бутылку водки. Один. Я не усмотрела.

Постепенно выяснилось, что произошло. Выйди из гостиницы, Кошелев поругался с женой. Она ушла вперед, Толя отстал. Он все время падал в скользких парадных туфлях. А надо сказать, что улицы Норильска полярной ночью очень ярко освещены, просматриваются насквозь. Кошелева заметил милицейский патруль. Оглянувшись, Людмила увидела, что его уже заталкивают в «уазик».

Что делать? Ситуация была очень серьезная. В стране свирепствовала антиалкогольная компания. Пик ее прошел, но последствия еще давали о себе знать. Доходило до скверных анекдотов. Однажды в пятницу вечером пятеро начальников цехов и главных специалистов норильских заводов собрались в сауне, которые были во всех бытовках, отметить день рождения одного из них. Ему исполнилось пятьдесят четыре года. Дата не круглая, примечательная разве что тем, что имениннику оставался всего год до пенсии, которую северянам платили в пятьдесят пять лет. Народ солидный, уважаемый в городе. Попарились, выпили, душевно поговорили. На выходе их ждал наряд милиции. Утром на экстренно созванном бюро горкома партии всех пятерых исключили из партии и уволили с работы. Руководители комбината понимали, что это дурь несусветная, но сделать ничего не смогли: кампания.

То же ждало и Кошелева.

С трудом дождавшись восьми утра, я позвонил начальнику Норильского УВД, полковнику милиции, который на премьере сидел рядом со мной и очень живо реагировал на все происходящее на сцене:

— Понравился вчерашний спектакль?

— Очень. Сильное произведение. И очень своевременное.

— Тогда выручайте.

Узнав, в чем дело, полковник с чувством выматерился.

— Когда это случилось?

— В четыре, в начале пятого.

— Почему сразу не позвонили?

— Домой? Посреди ночи? Неудобно.

— А если Кошелева выгонят из партии и снимут с работы — будет удобно? Интеллигенция! Ни хера не понимаете в жизни!

Через полчаса перезвонил:

— Поздно. Все документы оформлены. Ничего нельзя сделать.

— Вы не можете ничего сделать? — не поверил я. — Вы?!

— Я не бог. Дежурный уперся. Принципиальный. Сукин сын. Он у меня из старлеев не выберется.

Кто может что-нибудь сделать?

— Кто! А-то сами не знаете. Только первый!..

Первый секретарь горкома партии Игорь Аристов принял меня без записи и сразу мрачно поинтересовался:

— За Кошелева пришел просить? Знаю. Уже весь город знает.

— Игорь Сергеевич, — проникновенно проговорил я. — Что вы сказали после «Особого назначения»?

— Что я сказал?

— Что театр сделал огромную работу и нужно коллектив поощрить. Помните?

— Ну, сказал.