Во-первых, только волшебник может быть до такой степени погружен в свои мысли, чтобы не заметить, что вместо стула он сел на сковороду с яичницей. Во-вторых, только волшебники жуют отвратительную смесь из табака и древесной смолы, придающую характерный зеленый цвет лицу и красный – глазам. И, наконец, только у волшебников бывает столько спеси и гонору, что от одного вида волшебной физиономии непривычного человека может стошнить.

Но конфликтовать с волшебником опасно. Крайняя забывчивость сочетается у волшебников с исключительной злопамятностью, так что добра они совершенно не помнят, зато любая, самая мелкая пакость прочно застревает в их памяти на всю жизнь. Вдобавок из-за хронического склероза волшебники постоянно забывают, отомстили они за причиненное зло или нет, и вследствие этого месть за какую-нибудь мелочь может растянуться на долгие годы.

Поэтому Цапгкорн в высшей степени почтительно снял волшебника со сковороды и проводил его на почетное место за столом. Поскольку волшебник продолжал пребывать в состоянии глубокой задумчивости, Цапгкорн взял на себя смелость самостоятельно оформить заказ. Он взял освободившуюся сковороду, подсунул ее волшебнику под нос, вложил ему в правую руку вилку, а в левую – кружку с элем.

Вернувшись на свое место за стойкой, он с удовлетворением отметил, что волшебник принялся задумчиво ковырять вилкой яичницу, делая содержимое сковороды еще более однородным.

– М-да-а-а… – протянул Цапгкорн, наблюдая за волшебником и попыхивая трубочкой.

– Не тот нынче волшебник. Не тот! Совсем перевелся ихний волшебный брат на навоз.

Не то что в былые времена… Выродились волшебники, оглупели вконец! А все эта их дурацкая борьба за чистопородность… Чем породистее волшебник, тем он глупее.

А этот, видно, из самых родовитых – давненько мне не приходилось видеть этакого болвана!..

– Замолчи, глупец! – раздраженно перебила его Цапфлея. – Или голова на плечах надоела? Услышит волшебник – тебе не сдобровать! Превратит в репу или брюкву – вот и пойдешь на гарнир к гусю!

– Этот-то? – презрительно спросил Цапгкорн, оглядывая волшебника. – Да он не способен даже превратить собственную задрипанную клячу в приличного мула. Был я сейчас на конюшне – у последнего пропойного гнолля выезд шикарнее. Где уж ему!

Во-во, гляди! Ковыряет вилкой в кружке. Экий болван!

Цапфлея одарила мужа таким взглядом, что если бы в организме гоблинов содержалось хотя бы три сотых процента взрывчатых веществ, Цапгкорн бы немедленно и оглушительно взорвался.

Цапгкорн же, не обращая на жену никакого внимания, вздохнул и закончил мысль:

– Впрочем, нам до волшебных делишек нет никакого дела. Лишь бы таверна не пустовала. Но с этим беда: нынче в карманах у людей – как в головах у волшебников: только ветер свистит!

В зале между тем наблюдалось оживление: очаг тлеющего конфликта разгорался в полноценную трактирную драку.

Пьяный гном, употребивший четверть кружки тролль-грога, пытался завязать ссору с гигантским горным троллем. Ссора возникла из-за того, что гном, наступивший троллю на ногу и не дождавшийся ответной реакции, счел себя глубоко оскорбленным.

С воплем: "Ах, так ты уже славных гномов не замечаешь, рыло каменное!" он бросился на тролля.

Разница в росте не позволяла гному смело смотреть в лицо противнику – даже поднявшись на цыпочки, он мог разве что смело посмотреть троллю в пах, и гном компенсировал ее оглушительными визгливыми воплями. Меланхоличный тролль не обращал на гнома ни малейшего внимания, что приводило того в совершенное неистовство.

Попрыгав вокруг тролля минут пять и не добившись никакого результата, гном выхватил топор и принялся методично разрушать обстановку трактира.

– Пожалуй, не следовало добавлять столько мухоморной настойки в тролль-грог, – задумчиво сказал Цапгкорн, наблюдая, как гном крушит деревянную колонну.

– Все равно подпорки надо было менять, – ответила Цапфлея, обтирая грязной тряпкой пыльные бутылки. – Хорошо бы, чтоб он снес вон ту стойку. Она уже давно шатается.

Будто услыхав ее, гном перекинулся на стойку и принялся яростно колотить по ней топором. Послышался треск, затем грохот и придушенный вопль.

Посетители трактира, до этого момента пассивно наблюдавшие за гномом и подзадоривавшие его криками, сочли, что время для небольшой вечерней драки настало.

Сидевший с краю колбасник заехал в ухо ночному грабителю, а вор-сундучник изо всех сил огрел булочника глиняной кружкой по голове.

Через минуту трактир бушевал.

Воздух густо наполнился руганью, воплями и сочными звуками ударов. Барабанный хряск ломающихся ребер дополнялся короткими литаврами зуботычин, пиццикато воинственных криков и мелодичным перезвоном бьющейся посуды. Трактирная симфония успешно преодолела увертюру, прошла главную сцену, когда дерущиеся совместными усилиями повалили стойку с напитками, и уверенно приближалась к финалу. Быстрое кулачное крещендо перешло в соединенный ударный аккорд, сопровождавшийся победным гортанным воплем.

Раздался короткий свистящий звук, напоминавший бронхиальный пароксизм великана-камнееда.

Цапгкорн быстро присел.

Огромный боевой топор просвистел по залу и с грохотом вонзился в стойку на том самом месте, где мгновение назад была голова Цапгкорна.

– Я думаю, пора вынимать жареного гуся, – сказал Цапгкорн, вылезая из-под стойки.

Услыхав про гуся, дерущиеся быстро успокоились. Напряжение в зале стало спадать.

Драка увяла.

Порядком умаявшиеся горожане с чувством выполненного долга вылезали из-под столов, осторожно ощупывая челюсти и производя ревизию уцелевших зубов и ребер.

Судя по предварительным результатам, вечер удался на славу.

Наскоро разметав веником по углам осколки посуды, оборванные манжеты и выбитые зубы, Цапгкорн отправился на кухню за гусем.

А вернувшись, он обнаружил в зале нового посетителя.

За самым дальним столом возвышалась фигура в черном плаще и капюшоне, надвинутом на глаза так, что разглядеть лицо незнакомца было совершенно невозможно.

Появление человека в капюшоне нисколько не удивило гоблина. "Взбесившийся ёж" был тем местом, где часто появлялись люди, не ищущие дешевой популярности, и предпочитающие широкую известность в узких кругах, вроде ночных убийц и грабителей.

Но в этом посетителе было что-то странное.

Чутье старого гоблина безошибочно подсказывало ему, что что-то здесь не так, но Цапгкорн никак не мог понять, что именно. На первый взгляд – посетитель как посетитель, возможно, грабитель или убийца, а может, просто честный порядочный вор. Пришел отдохнуть после трудного дня, заполненного погонями, стычками, поножовщиной и ежеминутным риском. Сидит себе тихонько в углу, ни к кому не пристает, никого к себе не приглашает. Посидит, выпьет пинту-другую, и уйдет восвояси. А куда он пойдет и дойдет ли – это никого не касается. Лишь бы заплатить успел. А уж в этом старый гоблин не сомневался. Недаром тугими мешочками с золотом в подвале трактира было занято шесть больших кованых сундуков, а седьмой сундук был заполнен почти на четверть. Уже шестнадцатое поколение гоблинов ежедневно снимало с "Взбесившегося ежа" свою порцию сливок, а если учесть, что гоблины живут триста лет, то срок получается немалый. Тут мысли Цапгкорна как-то сами собою свернули на мешочки. Он стал припоминать, сколько мешочков прибавилось за прошедший год, и всякий раз у него получалось, что либо одного мешочка недоставало, либо один мешочек оказывался лишним.

Подведя наконец баланс и вполне успокоившись, Цапгкорн снова вернулся мыслями к странному посетителю.

"Волшебник? – думал он, наблюдая за ним из-за стойки. – Нет, не волшебник. Те рассеянны и глуповаты, а этот собран и насторожен. Вор? Нет, не похож. Убийца?

Тоже не то. Кто же он? К компаниям не клеится, сидит один как перст – и хоть бы кто подсел к нему".

И тут старый гоблин наконец понял, что именно смутило его в незнакомце.

Дело было в том, что вокруг человека в черном плаще образовался странный вакуум.