Значит, приобщение к вечной земной жизни и есть бессмертие; отлучение от этой жизни и есть смерть. Истинный Его гений в том и заключался, что вечность была нерасторжимо связана с жизнью. И венцом творения явился все же человек, ничего с этим не поделать, как бы мы, надевшие карнавальные маски, нырнувшие в диски компьютеров, закрывшиеся щитами из людских тел, – как бы мы ни презирали это Адамово-Евино потомство, уже миллиарды раз обманутое и надругательски истязуемое нами, совершенно чудовищное в своем поведении – но любимое, по-прежнему любимое Им!

Один из них еще задолго до рождения Христова получил возможность узнать о воскресении из мертвых – это был певец Орфей из Греции, которому разрешено было вернуть из подземного царства смерти его жену. Но он нарушил запрет, наложенный на него царем мертвых, и первое воскрешение человека не состоялось: жена Орфея не вышла из подземного Тартара. Сын своей матери, каждый потомок Евы удобен для нас первым делом этой своей способностью страстно желать именно того, чего ему не разрешается.

Много веков спустя после смерти Орфея певец был возрожден в Корее в одном из корейцев – вернее, был вновь воссоздан его голос и воскрешен в новом теле дух райской музыки, которая может быть передана только человеком. Этому корейскому счастливчику были обеспечены место в новом раю и переход туда прямиком, без тяжкого труда смерти. Но Евин сын не был бы таковым, каким получился, а мы, демоны, не были бы ревнивыми заоблачными женихами ее дочерей, если бы не попытались сделать все, чтобы блаженному глупцу вновь лишиться милости своего Создателя.

Ведь Он поначалу и создал-то, словно радугу в облаке, на райской земле человека, чтобы только слышать его поющий голос: сочетание музыки и слова.

Может быть, в начале и на самом деле была Музыка, а затем – Слово; может быть, Слово рождено Музыкой… Но как бы там ни было, мне теперь ясно, для чего Создателю стал нужен, кроме нас, еще и человек. В крошечном диапазоне и лишь в условиях хрупкого земного климата способен был прозвучать слабенький голосок Орфея; но именно он, только он, голос поющего человека, ребенок

Музыки и Слова, может напомнить Ему о тайнах начала – о начале тайн, которых никто, кроме Его Самого, не знает и не может знать…

Орфеус-солдат получил увольнительную и поехал в Сеул, чтобы навестить родных и проведать в университете своего учителя, профессора Рю. После визита к профессору он возвращался домой по скоростному Пусанскому шоссе, где вскоре по выезде из города машина попала в большой затор. Медленно продвигаясь в потоке затиснутых в бетонное русло автомобилей, Орфеус много раз оказывался рядом с шикарной “Grandeur” темно-вишневого цвета – машиной, которую вел господин с седыми висками, черными густыми бровями и с таким надменным тяжелым взглядом, что Орфеусу становилось не по себе и он старался уехать вперед или отстать, чтобы только опять не оказаться вблизи неприятного человека.

Но пробка на дороге была такой плотной, что не только уехать – перестроиться в другой ряд было невозможно, и лишь неравномерные пульсации продвижения на какое-то время разводили машины из двух смежных полос: вишневый “Grandeur” то обгонял маленький “Pride” Орфеуса, то, вновь сравнявшись с ним, начинал медленно отставать.

Господин Мэн Дэн, человек с надменным лицом, чьим телом и духом я неоднократно пользовался в своих делах, тоже обратил внимание на солдата в пятнистой форме, долго ехавшего в принудительном соседстве по бетонному рукаву шоссе. Я смотрел тяжелым взглядом господина Мэна в глаза нервничавшего Орфеуса и с тоскливым чувством думал о том, что завтра с моей легкой руки этих черных сверкающих глаз на этом красивом лице уже не будет…

А назавтра, когда во время учебного боя Орфеус бросил из окопа взрывной пакет и присел на корточки в яме, зажимая уши, которые были у него болезненно чутки к выстрелам и взрывам, в глазах солдата возникло почему-то лицо вчерашнего господина из “Grandeur”. Возможно, отвлеченный этим воспоминанием, он и не заметил, как взрывной пакет, ударившись о ветку сосны, упал на бруствер и скатился по нему в окоп. Орфеус увидел задымившуюся учебную гранату только в последний миг перед ее взрывом…

Все эти мгновенные впечатления и неприятные ощущения бытия как бы приснились

Орфеусу, когда он задремал на площади Гофмана, сидя на скамейке и опираясь на трость руками и подбородком.

Он как бы очнулся от дремоты и услышал рядом звуки дыхания из чьей-то простуженной глотки, забитой клокочущими мокротными пленками. Чуткое обоняние его было оскорблено зловонием немытого тела и кислыми отрыжками недавно проглоченного пива.

– Что еще ты приготовил для меня? – напрямую спросил Орфеус у того, кто уже давно мучил его. – Чем на этот раз угостишь?

– Могу предложить, господин иностранец, холодное суфле из курицы, – прозвучало в ответ хриплым пивным голосом, – еда почти свежая, мне притащили ее из кафе “Renata”, оно тут недалеко, за углом.

– Ладно, подавай свое суфле, – покорно произнес Орфеус.

– Держи пакет, камрад, – предлагал ему голос.

И Орфеус тогда молвил с досадой:

– Зачем же так откровенно издеваться? Ты бы не терял чувства стиля, камрад.

Раньше ты не работал под грубияна. Я все же беспомощный слепой человек.

– О, гром и молния! Я извиняюсь! Я извиняюсь! – заклокотал, захрипел и рассмеялся, кашляя, развеселившийся пивной голос. – Но вся штучка в том, господин иностранец, что я тоже слепой! Да, да! Пауль-слепец, нищий музыкант с Розенштрассе, аккордеонист-виртуоз!

И Пауль-слепец выдал мощные и весьма нечистые, как и его дыхание, аккорды из своего крикливого инструмента.

– Пауль-музыкант! – хохоча, подрявкивал аккордеону его голос. – Знаменитый человек в Бамберге! Я здесь работаю уже лет двадцать на самых лучших улицах!

Бюргеры считают традицией бросать Паулю в футляр инструмента пфенниги или угощать баночным пивом!

– О господи! Уж лучше был бы Гофман… – с досадой пробормотал Орфеус. -

Слышишь? Меня Гофман больше устроил бы, чем этот твой новый вариант Павла…

Савла… Пауля…

– А чем я тебя не устраиваю, иностранец? – обиделся Пауль-музыкант. – Разве ты не попросил у меня какой-нибудь жратвы и разве я отказал тебе, господин турок? Ведь ты, наверное, турок? Или ты русский немец, переселенец из

России? А? По разговору я чувствую, что ты откуда-нибудь оттуда, из тех стран, где хлеб режут толстыми кусками, потому что никогда не намазывают его маслом…

Орфеус под натиском недоброжелательства пивного голоса совершенно растерялся. Он уже не знал точно, на самом ли деле тот, который часто лез к нему в душу и в мысли, теперь оставил его в покое, и тогда, значит, он и действительно мог задеть какого-то жуткого Пауля своим замечанием о

Гофмане… Или это все же голос зла, возникающий из царства тьмы и холода, из вечной мерзлоты безглазого существования – голос пустоты и безвременья, – продолжает свои отвратительные и многосложные издевки?.. К чему опять-таки это подчеркнутое совпадение: сначала отец Павел, а затем этот

Пауль-аккордеонист?.. Слепые, ведущие слепых, как на картине Питера Брейгеля

Старшего.

– Извините, – произнес покаянным тоном Орфеус, – я ничего не понимаю… Вы и на самом деле… слепой музыкант?

– Нет, что ты! На самом деле я папа римский, – по-прежнему обиженно и грубо отвечал Орфеусу хриплый голос. – А ты, нахальный турок, тоже слепой, скажешь?

– Можете быть уверены… Не сердитесь, пожалуйста, – начал просить Орфеус. -

В последнее время я постоянно слышу, что кто-то задает мне один и тот же вопрос…

– Какой вопрос? Кого ты слышишь, Орфеус? – вдруг различил певец голос жены.

– Уважаемая, это ваш патрон? – хрипло рявкнул Пауль и раскашлялся. – Он тут у вас плохо ведет себя, ха-ха!

– В чем дело? Почему вы так громко кричите? – недовольным голосом произнесла

Надежда. – Кто вы такой?

– Я Пауль-музыкант! – еще громче проревел пивной голос. – А ваш-то кто будет?