Он прибыл к нам как корреспондент известной иностранной газеты. Его сопровождал офицер из главного штаба, которого мы потом взяли в плен.

Молодой князь разъезжал по улицам города на бронетранспортере, стоя в открытом люке. Его прапрадед когда-то воевал на Кавказе, был храбрым, беспощадным начальником знаменитых экспедиций, уничтожил несколько аулов немирных горцев. Фамилия его вошла в историю, а далекий потомок унаследовал и сохранил прославленное имя в эмиграции, где после революции оказалась одна из ветвей княжеского рода.

То, что увидел молодой князь на улицах захваченного города, продолжавшего упорное глухое сопротивление, было чудовищным. И ощущение того, что происходящее вокруг является кошмаром последних дней на земле, не покидало его. Так, проезжая довольно близко мимо разбитого танка, увидел он торчавший из башенного люка черный, жирно блестевший труп обгоревшего танкиста, закоченевший в позе мучительной агонии – и страшный труп вдруг покачнулся и как бы махнул рукою в его сторону… Этот качающийся на танке труп удивил не только многострадальную Чечню, пребывающую последние триста лет в состоянии войны, но поразил и весь мир, который в продолжение своей истории не выходил из этого состояния.

Видел журналист и валявшееся посреди широкой простреливаемой площади, там и сям, темневшее кучками нечто, в чем несомненно угадывались человеческие останки – и возившихся над этим гнусно скорчившихся, с поджатыми хвостами, осатаневших собак. Недалеко от третьего корпуса Нефтяного института, на краю дороги, валялся полуобглоданный скелет, который почему-то не привлек к себе ничье внимание, словно это не государственный человек пал на войне, а околела какая-то сбежавшая со двора скотина…

Было непонятным, зачем этот благополучный гражданин богатой страны приехал к нам теперь, когда мы воюем жестоко и беспощадно. Когда мы убиваем и нас убивают. Высокого роста, белолицый, черноглазый, с самоуверенной европейской осанкой, он был прекрасной мишенью, в особенности когда ехал в бронемашине, самым глупым образом выставившись из нее. Может быть, его и не подстрелили только потому, что вел он себя слишком глупо, – такой не может быть нашим врагом, думали боевики, следившие за ним из засады. К тому же и одет он был не в пятнистую форму, как армейцы, а в прекрасную удобную куртку серебристой ткани.

В этот патрульный рейд он напросился сам, и сопровождавший его штабной офицер не поехал в бронемашине, а остался ждать на командном пункте одного из выдвинутых в зону боевых действий федеральных подразделений.

Корреспондент отправился в рейд вместе с майором и двумя младшими офицерами.

Майор был тот самый командир с белыми бровями, с красным лицом, которого мы давно приговорили, а лейтенанты оказались нам неизвестны – из недавно прибывшего пополнения.

Один из них был худощавым, усатым, но еще совсем молоденьким на вид, с тонкой шеей и маленькой головой – ворот штурмовки оказался для него слишком широк, а шапка – явно велика… Другой лейтенант, тоже усатый, явился противоположностью первому – приземистый, с большой круглой головою, на которую он натянул неуставную вязаную шапочку с петушиным гребнем.

Майор предупредил корреспондента, что рейд будет иметь, ввиду обстоятельств, вполне боевой оперативный характер. Тот принял это к сведению спокойно, с хладнокровием и мужеством, достойным своего знаменитого предка. Однако от предложения взять пистолет отказался – являясь представителем свободной прессы, он не мог выступать с оружием в руках. Но чтобы не заподозрили в нем труса, в бронемашине он время от времени поднимался на ноги и ехал стоя. А этот белобровый майор, не желая, видимо, уступать в отваге корреспонденту, тоже вскакивал с места и на полкорпуса высовывался из люка. При этом он странным образом приплясывал, уперевшись кулаком в бок, подскакивая вверх-вниз с застывшей улыбкою на лице.

Остальные сидели смирно, не высовывались из машины. Но все они, и те, что испытывали судьбу, и те, что береглись за броневыми щитами, всего через два часа полегли под нашими пулями. И затем долго, почти до весны, лежали неподобранными за территорией автобазы. Командование, которое посылало их в

Чечню, очевидно, совершенно позабыло о них. А тот, на ком была вязаная шапочка, пролежал неподобранным дольше всех, и кто-то уже из наших, небоевых жителей города, подобрал его тело, сильно поклеванное вороньем, погрузил на тележку и ради Бога отвез к комендатуре.

А в тот последний день, уже под вечер, когда все вокруг стало по-волчьи серым, одноцветным, они проехали мимо огромного безлюдного здания Дома печати, просвечивавшего своими пустыми окнами на фоне неба. Далее завернули на одну длинную широкую улицу и поехали по ней, стремясь на предельной скорости проскочить квартал разбитых снарядами и бомбами пустых домов. И когда подъехали к длинному панельному дому-хрущевке, расположенному совсем рядом с дорогой, на глаза им попался этот несчастный мальчишка.

Его одинокая маленькая фигура качалась из стороны в сторону – мальчик изо всех сил стремился добежать до конца дома и скрыться за углом. Но дом был длинный, с высоким сплошным цоколем, двери подъездов были расположены с другой стороны. На ногах у мальчика оказались слишком просторные старые кроссовки, доставшиеся от старшего брата, который был убит во дни штурма президентского дворца, и в этой обуви он не мог разогнаться как следует. Он бежал вразвалочку, безнадежно медленно, время от времени быстро оглядываясь на ходу…

Я не заметил того момента, когда офицеры увидели мальчишку и начали его преследовать. Только услышал две фразы, но не понял, что это значит:

– Жми, давай! Уйдет! – крикнул майор водителю.

– Никуда не денется! – так же криком ответил солдат.

И только тогда, когда машина резко, с грубым рывком остановилась, так что я чуть не слетел с сиденья, мне стало ясно, что была какая-то погоня. Уже выпрыгивали из машины офицеры, лейтенант Киселев и лейтенант Данилов в вязаной шапочке (он форменную зимнюю шапку потерял, оказывается, в ночном бою). Больше никто не двинулся с места, и я спросил у майора:

– Что-нибудь случилось?

– Ничего интересного. Сидите, – ответил он.

Я перегнулся через бронеборт машины. Вечерело, но еще можно было хорошо разглядеть двух офицеров и мальчишку, стоявшего перед ними. Он прижимался спиной к стене и снизу вверх озирал черными бегающими глазами то одного, то другого – лейтенанты с двух сторон закрыли ему путь к отступлению.

Мальчишке лет двенадцать. В распахе незастегнутой большой куртки билась, от частого дыхания трепетала его грудь под светлой рубахой. На ногах огромные кроссовки без шнурков, с отвисшими на сторону язычками. Мальчишка без шапки, с жесткими, коротко стриженными волосами, с круглыми, нежно пылающими скулами, горбоносый…

Испуганный маленький чеченец смотрел на офицеров, настороженно переводя глаза с одного на другого, – и в какой-то миг мы вдруг встретились с ним взглядом. Может быть, не увидев на мне военной формы, он испытал какую-то безумную надежду – в лице его что-то дрогнуло, он даже встрепенулся и, вытянув шею, выглянул из-под локтя одного из офицеров и уставился мне в глаза. Но в следующую секунду взгляд его ушел в сторону, как бы мгновенно вычеркнул меня изо всех возможных вариантов спасительной надежды.

– Поднял руки… Ну? Кому сказано, – спокойным, будничным голосом приказал лейтенант мальчику и с короткого размаха влепил ему тяжелую оплеуху.

Мальчишка покачнулся, выпрямился, затем медленно, как бы через силу, приподнял над головою руки раскрытыми ладонями вперед. Лейтенант склонился к нему, нагнув голову в вязаной шапочке, захватил полы его одежды и рывком распахнул в стороны.