Нельзя-то нельзя, но если Мила – сердечница, как же они ждали столько?

– Нам еще с вечера надо было,- говорил Виктор.- Леша предлагал сбегать за машиной. А я подумал… Я тебе, Андрюша, честно говорю… Подумал: какого черта!

Есть же машины, ездят на них. Пусть пришлют! В конце концов, заслужили мы. Я знаю, ты бы не стал ждать.

Он жал на самый больной зуб, болью заглушал боль.

– Ну что ты себя грызешь?

– Ты в такие минуты не рассчитываешь, я знаю.- Растроганными глазами Виктор смотрел на друга, и неясная обида, зашевелившаяся было у Андрея в душе, исчезла.- А мы с Зинушкой… Ну зачем, зачем все, если ее не будет? Ведь все для нее!

– Слушай меня: кончится все хорошо. Я не успокаиваю, я знаю. У меня был аппендицит, а у Ани какой был!

– Да? А почему же врач?..

– Врач обязан. Мы, родители, жуткий народ.

– Да? – Виктор жалко щурился.- Думаешь? – Взглянул на часы.- Долго как. Что ж так долго?

Открылась дверь отделения, освещенная снаружи. Вышел врач в белом халате, в белой шапочке, оглянулся.

Они уже оба стояли. И с места двинуться было страшно.

Врач закурил. Стоял и курил на воздухе, в открытой двери под фонарем. Мимо него – тук, тук каблучками – пробежала в отделение полненькая золотоволосая, в перетянутом белом халатике. Когда протискивалась в дверях, она ли его выставленной грудью придавила, он ли ее придавил? Раздался смех.

Сели опять на скамейку ждать. Виктор только взглянул да вздохнул: тут дело о жизни ребенка идет, а они покуривают, смешно им. Дождешься от них сочувствия…

Врач докурил. Красный след в воздухе прочертила брошенная сигарета, и дверь отделения, все это время распахнутая в белую глубину, закрылась. Только горел над ней фонарь.

– Вот так не ценишь, пока не ударит по затылку,- говорил Виктор.- Неужели должно случиться, чтоб начать ценить? Ведь ничего, ничего не надо!..

– Ты посиди, я все-таки схожу узнаю.

Андрею уже и самому тревожно было.

– Думаешь? Обождем. Обождем. Андрюша, я даже не знаю, что бы я без тебя дела.

– Перестань, Витька.

– Нет, я хочу сказать.- Виктор положил ладонь на его руку. И смотрел в лицо любящими, растроганными глазами.- Вот так один, здесь… Андрюша, я все знаю.

Все! И этого я тебе не забуду никогда!

– Знаешь, Витька, если мы еще считаться начнем…

– Я хочу, чтобы когда-нибудь…

– Да перестань!

– Нет, я хочу. Я имею право.

– Имеешь, имеешь.

Чудак Виктор. Из двух возможных – отдавать и брать – приятней отдавать. А он отплатить хочет.

Через две недели, когда минули волнения и Мила была уже дома – ни в лес, ни на речку она пока еще не ходила, целый день лежала с книжкой в саду,- к Медведевым пришла Зина, очень возбужденная.

– Андрей! Нет, ты только пойми меня правильно… Я даже не знала. Оказывается, ты отдал шоферу свои часы?

Андрей брился перед зеркалом, но и с намыленными щеками было видно, как он покраснел.

– Ты тоже не знала? – Зина перехватила Анин взгляд, и голос ее стал разоблачающим.- Вот видишь…

Самое стыдное было то, что он действительно не рассказал Ане. В тот момент, в машине, все было само собой разумеющимся. Но потом чего-то вроде стыдно стало.

Он знал первый вопрос, который Аня задаст: «А он бы отдал за тебя?» Тут Аня была ревнива.

– Почему ты думаешь, что я не знала? – ровным голосом спросила Аня за его спиной.

– Нет, мне показалось. Ты, пожалуйста, Аня, не думай ничего. Просто Андрей как-то нам ничего не сказал…

– Но вот ты же знаешь. Надо думать, не от шофера. И потом, как ты вообще представляешь себе: он, что, должен был посоветоваться?

– Я не знаю, конечно, но все-таки мы тоже… Хотя бы тэт на тэт.

Андрей, выбривавший угол рта, едва не прыснул. Зинино уверенное «тэт на тэт» и еще «жаба грудей» доставляли Ане всегда огромное удовольствие.

– Я все-таки не понимаю,- говорила Аня, и в зеркале за спиной у себя Андрей видел ее смеющиеся глаза.- Часы его, имеет он право дарить кому захочет?

– Нет, ну как же? Если бы он сам… Но ведь и мы тоже в какой-то степени…- Зина была вся в волнении: ей и сказать хотелось, и надо было не сказать лишнего.

Челочка на ее лбу трепетала.- Мы бы тоже как-то участвовали, если б знали заранее. Шофер – конечно… ха-ха… Почему ж ему не взять?

Андрей повернулся от зеркала.

– Мила как?

– Мила, конечно, лучше сейчас. Это я должна прямо сказать.

– Ну вот видишь. Значит, все слава богу.

– Нет, но мы обязательно со своей стороны…- Зина становилась уверенной, по мере того как позиции обеих сторон прояснялись.- Мы непременно, как же так? Мы так не можем. Хотя бы в какой-то мере.

– Слушай, мы ведь поссоримся.

– Нет, мы так не можем.

– Вот и хорошо.

– Нет, нет, Андрей! Как же так? Встань на наше место. Ты встань.

– А сидя можно?

Зина не враз поняла. Не потому, что она вообще трудно понимала, а потому, что мысль и слух ее были нацелены совсем не на шутки.

– Ты все шутишь, Андрей. А я думаю, и ты бы на нашем место не захотел! Если уж так уж, тогда мы ко дню рождения… Вот будет у тебя день рождения, и мы со своей стороны обязательно… Так нельзя. Мы тебе очень благодарны, но мы не хотим быть должны…

– Дурак ты, дурак! – сказала Аня, когда Зина ушла.- А я рада. Если ты мог не сказать мне…

– Перестань!

– Нет, я хочу, чтоб тебе было стыдно. Ты что же, думал, что я…

– Да нет, нет!

– Я-то пойму, потому что я тебя знаю. Но ты! Столько лет прожили вместе – и ты не знаешь до сих пор…

– Ну не обижайся.

– Участвовать пришла… Дочь у нее тоже при участии?

– Знаешь,- робко сказал Андрей.- они ведь отставали здорово. И даже забегали вперед…

– Да? А мне всегда казалось, они точно шли.

– Что ты! Останавливались сколько раз.

– Подумать! И это были самые точные часы в нашем доме.

Она улыбалась. А в душе было больно за него. «И это твой друг! – хотелось сказать ей.- Да что ж его пытали? Каленым железом жгли? Кем надо быть, чтобы позволить ей прийти?»

Она знала Виктора, могла представить, как это обсуждалось. Как Зина пошла сама, потому что он тряпка, а она лучше сумеет сказать. И ему удобно: раз не он сам, значит, ничего не было. В крайнем случае, глаза отведет в сторону.

Но ничего этого она не сказала. Его ей было жаль. Кто еще в целом мире пожалеет его, если не она?

– Только уж как хочешь, но день рожденья твой в этом году отменяется. А то дождемся, что она за ручку поведет тебя покупать часы. В складчину.- И тут Аня позволила себе маленькое удовольствие.- Чтоб ты «встал» на ее место.

Когда на лето вывозили детей в деревню, Андрей говорил: «Ну, полдела позади.

Осталось вернуться». Это первое утро в деревне – а впереди все лето! – казалось бесконечным. Дети выскакивали во двор как в мир. И все в этом мире только начиналось. Еще весенней была листва на деревьях, черными – грядки огородов, а лес – без грибов. За наседками на ножках-соломинках катились желтые выводки пушистых цыплят. Народившиеся за весну телята, отнятые от матерей, недавно выгнаны на молодую траву.

И день, когда снова в школу, был так далек, что можно и не думать.

А потом как-то все быстро свершалось. Ночные зарницы освещали хлебное поле за деревней, а в садах в темной листве – белые яблоки. Цыплята бегали голенастые, с хищными клювами, у телят торчали короткие рога, а из горла рвалось грозное мычание, и глаз посвечивал диким фиолетово-красным огнем. И дети, открывшие за лето не меньше, чем за год узнают из книг, вытянувшиеся, загорелые и как будто похудевшие даже, становились не похожими на себя.

Первое купание дома в ванной смывало с них половину загара. Чистых, с вымытыми головами, Аня рассовывала их по постелям: «Спать!» – и в доме после переезда, после уборки наставала наконец тишина.