По следам поморов в конце XVIII и в первой половине XIX века на Новую Землю идут славные русские моряки-исследователи. Первый из них – «штурман порутческого ранга» Федор Розмыслов. Его экспедиция была организована архангельским губернатором Головцыным совместно с купцом Барминым: первого интересовали сведения о проливе, разделяющем Новую Землю на два острова (тогда Маточкина Шара на картах еще не было), а второго – давнишние известия о том, что на Новой Земле есть серебро. Розмыслов на ветхой и дырявой кочмаре, предоставленной Барминым, прошел Маточкин Шар, составил карту этого пролива и вышел в Карское море. После зимовки он пытался плавать в Карском море, но должен был, «дабы с худым судном не привести всех к напрасной смерти, поворотить по способности ветра к проливу Маточкину Шару».

В 1821 году лейтенант Федор Литке начал серию своих плаваний к Новой Земле. Четырехкратное путешествие Литке в значительной мере обогатило научные знания об арктических островах.

Карта Новой Земли в книге Де-Фера, спутника Баренца (изд. 1598 г.).

Вслед за Литке работал на новоземельских берегах отважный Пахтусов, прапорщик корпуса флотских штурманов, а после него – прапорщики Циволько и Моисеев, окончившие, как и Пахтусов, корпус штурманов в Кронштадте, учиться в котором «шляхетским детям» было не велено еще императрицей Елизаветой. Это были мужественные моряки, простые люди, преданные отечеству и высоко ставящие чувство долга. Циволько погиб от цынги, Пахтусов умер через два месяца после возвращения из второй своей экспедиции.

За несколько столетий не раз делались попытки – ненцами и русскими – селиться на Новой Земле. Но без государственной помощи эти поселения были недолговечны. До последнего времени Новая Земля оставалась тем, чем была и в XV веке, – местом для охоты и промысла, случайным пристанищем потерпевших кораблекрушение, а также первой этапной станцией на все еще неосвоенном Великом северном морском пути из Европы в Тихий океан.

К последней трети прошлого века относятся первые мероприятия царского правительства для колонизации Новой Земли, вызванные усилившейся активностью норвежцев. Была построена спасательная станция в Малых Карманкулах, фельдшерский пункт и постоянные промысловые становища на южном острове, состоявшие из нескольких ненецких и русских семейств. Новое становище на северном острове в Крестовой губе было устроено в 1910 году. В связи с этим архангельский губернатор ходатайствовал о гидрографическом исследовании этого залива, в который должны были а дальнейшем регулярно заходить пароходы. Такова практическая цель экспедиции, в которую отправился штабс-капитан Седов летом 1910 года.

Седов составил подробную карту Крестовой губы, измерил ее глубины, определил удобный для пароходов фарватер. В его распоряжении имелась карта, сделанная за год до этого известным исследователем Русановым по поручению архангельского губернатора. Он убедился в ее неточности и откровенно написал об этом в своем отчете. Карта Русанова, – писал он, – «грешит против истины. В очертании берега ее нет никакого сходства с действительностью, островов вместо пяти показано четыре, и все они лежат далеко не на своих местах. Высоты гор показаны весьма ошибочно…» По Русанову, ширина губы при входе восемь верст, дальше она суживается. Между тем, в действительности, при входе ширина восемь с половиной верст, а далее на восток еще больше.

Седов познакомился с Ольгинским поселком, детищем архангельской администрации. Здесь жило одиннадцать человек – четыре семейства из Шенкурского уезда и плотники, которые должны были вернуться в Архангельск. Место для становища выбрали неправильно – далеко от звериных лежбищ, дома построили неудобные – их трудно было обогреть. Еще не наступила первая зима, а в этом поселении четверо уже заболели цынгой. Не было топлива. Обещанный пароход с дровами и продовольствием для поселенцев не приходил, хотя был уже конец сентября, а еще 28 августа выпал снег и начались морозы. Если льды загородят вход в губу, неизбежна зимовка для участников экспедиции и плотников. Несмотря на это, Седов отдал ольгинцам часть экспедиционного продовольствия.

Он узнал от промышленников о драме, происшедшей в прошлом году на Новой Земле. Купец Масленников подрядил трех поморов и оставил их зимовать в Мелкой губе для промысла медведей, моржей, песцов и оленей. Он дал им ружья и капканы, а также немного продовольствия. Еду они должны были добывать главным образом охотой. К несчастью, год выдался для промысла неблагоприятный, и все три охотника к весне умерли в своей избе от цынги и голода.

Наконец, обещанный пароход приходит в Крестовую губу. Участники экспедиции, строительные рабочие, промышленники выбегают на берег. Они не сводят глаз с шлюпки, которая быстро подвигается по заливу к берегу. Все, естественно, ждут писем – за два с половиной месяца это первая оказия, прибывшая с Большой земли. Каждый знает: через минуту он получит ответ на все беспокойные мысли о родных – женах, детях, родителях.

Таков добрый обычай в этих местах – в первую очередь доставлять письма.

Шлюпка подплывает к берегу. Из нее выходит на берег Шидловский – архангельский вице-губернатор. Седов знаком с ним.

– Позвольте письма, – говорит он, торопливо здороваясь с прибывшим.

– Какие? – удивляется вице-губернатор. – А, письма… Но при чем я к письмам?

– Я говорю о письмах из России для нас всех.

– Послушайте, господин штабс-капитан, если вам нужны письма, вы могли сами съездить на пароход! – сердится Шидловский.

– Очень жаль, господин вице-губернатор, – отвечает Седов, – что вы не поняли, что нам гораздо приятнее видеть письма, чем вас!

4 октября он покинул Крестовую губу. Он возвратился в Петербург, в квартиру в Кирпичном переулке, где все еще радовало новизной. Наступила обычная зима гидрографа, заполненная методической и неторопливой работой – составлением отчетов и подготовкой материалов для новой экспедиции. Вместе с этим пришло время докучливых канцелярских дрязг, уколов самолюбия, нервирующих стычек с начальством – словом, все то, чему недобрым предзнаменованием была встреча с вице-губернатором на холодном новоземельском берегу.

1911 год был для Седова одним из самых неприятных в жизни. Зимой он получил приказ составить проект гидрографической экспедиции в восточные моря Арктики. Потратив на это несколько месяцев, Седов сжился с мыслью, что весной он поедет на северо-восток и осуществит свой проект на деле. Так обычно в Гидрографическом управлении делалось: автор проекта экспедиции назначался ее начальником. Но совершенно неожиданно Вилькицкий решил по-иному. Поручения, дававшиеся офицерам Гидрографического управления, были Двух родов: такие, участие в которых сулило награды, и такие, которые ничего не сулили. Экспедиция, спроектированная Седовым, принадлежала к первому роду, и, естественно, были, кроме него, другие претенденты на командование ею. Неизвестно, какие рычаги родственных или дружеских связей были приведены в действие, но, во всяком случае, начальство приняло совершенно нелепое и вредное для дела решение: Седова от экспедиции отстранили, поручив ее офицеру, которого надо было вызывать из Владивостока. Кончилось это тем, что экспедиция вовсе не состоялась, – пока начальник ехал из Владивостока в Петербург и потом назад в Иркутск, началась весна, дороги в тайге уничтожило распутицей.

Седова же, вопреки желанию, отправили не на север, а на юг – картировать побережье Каспия. Прямой начальник Седова – Вилькицкий – считал полезным держать энергичного штабс-капитана некоторое время в тени. Колымская экспедиция сделала Седова слишком популярным для рядового офицера, да к тому же еще лишенного каких бы то ни было высоких связей или привилегий, даваемых происхождением. Седов как бы выходил из ранжира, по которому должны были строиться подчиненные генерал-лейтенанта Вилькицкого. Уже одно то, что о нем писали в газетах, – было невежливостью по отношению к начальству. А тут еще публичные доклады, о которых сообщают через голову начальства государю, в результате чего приходится сопровождать штабс-капитана в Царское.