Старик «Фока» здесь только и обнаружил свою удаль. Он великолепно слушался руля и вьюном вертелся по извилистым протокам, а когда надо было, исправно долбил лед своим тяжелым дубовым корпусом.

Но с каждым Днем и часом и эта работа становилась все более трудной для «Фоки». Однажды он натолкнулся на такие льды, которые навряд ли пробило бы судно и втрое более сильное. Север был закрыт плотными льдами, в которых не видно было ни одной «водушки», как говорят полярники. И небо на горизонте сплошь было «ледяное» – белесого, отраженного цвета ледяных полей.

Теперь приходилось расплачиваться за вынужденное опоздание с отплытием из Архангельска. Седов знал, что никогда еще ни одна экспедиция не достигала Земли Франца-Иосифа в такое позднее время года. Джексон совершил свой рейс в начале августа, Уэльман – в конце июля, Абруццкий – в середине июля. Выходя из Архангельска 27 августа, Седов рассчитывал все же на удачу своего предприятия при одном условии – при благоприятной ледовой обстановке. Но в двенадцатом году зима пришла необычайно рано.

У него еще была надежда. Он видел несколько дней назад большую полынью вдоль берега Новой Земли. Может быть, она еще не исчезла. Кто знает, не ведет ли она к чистой воде? Если не на Землю Франца-Иосифа он попадет в этом году, то хотя бы заберется так далеко на север, как только можно.

Ночью, при тихой погоде. «Фока» вошел в Архангельскую губу и бросил якорь у берега. Наутро корабль экспедиции двинулся снова на север, на этот раз по чистой воде, лавируя между многочисленными островами. Пришлось пользоваться узким и малоисследованным фарватером. Другого же пути не было – все к западу от берега было заполнено льдом. В районе островов Панкратьева «Фока» счастливо избежал опасности. Обозначенный на карте ближайший к берегу остров оказался полуостровом: «Фока» ткнулся было между островом и Новой Землей, но нашел не пролив, а перешеек.

Близилась ночь, и Седов поставил «Фоку» на якорь. В темноте плыть по этому фарватеру было слишком опасно.

– Спать, – сказал Седов, медленно сходя по трапу с мостика.

Он очень устал за последние дни. Для отдыха ему оставались только те часы, когда «Фока» почему-либо не мог двигаться, – когда его зажимало во льдах или нужно было дожидаться попутного ветра. Осунувшийся, с рыжеватой щетиной на щеках, Седов по двадцать часов нес вахту. Голосом, охрипшим на ветре, подавал он откуда-нибудь с мачты свои команды рулевому: «Право руля!» – «Так держи!» – или же, когда надо было долбить лед, часами терпеливо перекликался с машинным отделением, руководя отступлениями и атаками «Святого Фоки». При солнечном свете, когда тени резко вырисовывались на голубой поверхности льда и рядом с «Фокой» скользил по ледяным полям другой корабль, с таким же вогнутым форштевнем, с двумя мачтами, одной трубой и надстройкой на корме, – в эти часы на льдинах всегда можно было различить – среди вант или на мостике – силуэт начальника; иногда тень была так хороша, что виден был даже козырек его форменной фуражки, надетой слегка набок и наполовину закрывающей высокий крутой лоб.

Седов спускался по трапу, и в эту минуту кто-то выкрикнул магическое слово:

– Медведи!

Куда исчезла усталость! Все забыто – и желание спать, и мрачные мысли, все, кроме одного – плана охоты, который был выработан в нескольких шумных и горячих беседах за столом кают-компании. Это уже третья встреча с могучим жителем льдов, – надо надеяться, что она будет более удачной для охотников, чем две другие. Первый медведь был огромный зверь, разглядывавший «Фоку» с верхушки высокого тороса с каким-то величественным равнодушием. В него палили из нескольких ружей прямо с борта корабля, но у стрелков от возбуждения дрожали руки, и только после продолжительной канонады медведь свалился. Седов первый спрыгнул на лед и побежал к зверю безоружный, с одной веревкой. Потом были неприятные минуты, когда медведь вдруг ожил… Словом, первая охота была безрезультатной: медведь ушел с несколькими пулями под шкурой.

И вторая охота окончилась ничем, потому что стрелки слишком горячились. Во время преследования зверя Седов оказался впереди всех. Он бежал, не разбирая дороги, весь поглощенный охотничьим азартом. Он попал в полынью и погрузился по пояс в воду, но мгновенно выкарабкался и не переводя дыхания побежал дальше. Еще через двадцать шагов он оказался на молодом льду, который был присыпан снегом и ничем не отличался по внешности от старого. Лед подломился, Седов ушел в воду. В ту секунду, когда он падал, мелькнула мысль – надо спасти ружье, и он сильным взмахом отбросил его далеко от себя, на старый лед. Осторожно, избегая резких движений, он стал выкарабкиваться на хрупкий лед, а потом пополз по льдине, наклонившейся в воду, и, чтобы не погрузиться вновь, широко раскинул руки и ноги. Это заняло не более минуты, а затем Седов вскочил, схватил спасенное ружье и побежал дальше – к медведю. Но зверь на этот раз уплыл по протоке, наполненной мелко битым льдом.

И вот в третий раз в этом плавании раздался страстный и восторженный крик: «Медведи!» Через минуту в шлюпке, спущенной в полынью, плывут Седов и Пинегин.

Другие охотники пробираются на берег. Вскоре начинается пальба – в сгустившемся сумраке видны розовые и желтые огни выстрелов. Шлюпка с Седовым и Пинегиным не сразу пристает к береговому припаю – лед хрупкий, ступить на него нельзя. Наконец, по колено в воде, охотники выходят на лед. Но где медведи? В темноте их не видно. Начинается перекличка с теми, кто на берегу. Оттуда перестают стрелять, и тогда Седов с Пинегиным отправляются на поиски. Большая медведица с медвежонком оказывается в опасной близости – в тридцати шагах. Подойдя еще ближе, охотники стреляют. Удача! Через час доктор Кушаков получает в свое распоряжение свежее мясо. Медвежьи котлеты – первые в экспедиции – удаются наславу.

Охотничий успех подымает настроение в кают-компании. Все представляется в розовом свете, все трудности кажутся преодолимыми, все льды – нипочем. Лишь поздно ночью расходятся собеседники по каютам. Остается всего лишь несколько часов до нового дня, и кажется, что он принесет путешественникам только хорошую, только добрую дорогу на север. А между тем именно завтра ожидает экспедицию тяжелое несчастье.

19 сентября, идя по узкому проливу, после того как лотовой крикнул: «Тридцать пронесло!», «Фока» совершенно неожиданно сел на мель.

Это казалось только досадной, но легко устранимой помехой – грунт был твердый, ровный. Седов поручил капитану снимать судно с мели, а сам, с Визе и матросом Томиссаром, отправился в шлюпке на берег острова, находящегося в нескольких верстах, для того чтобы сделать астрономические определения.

Через несколько часов, побродив по острову, Седов со спутниками двинулись в шлюпке к «Фоке». На полпути их встретил внезапный и все усиливающийся ветер. Выгребать становилось трудно. Шлюпка едва поддавалась усилиям, она еле ползла против ветра, и расстояние до «Фоки» начинало казаться бесконечным.

На корабле увидели шлюпку. Собравшимся у борта было ясно, что гребцы теряют силы в неравной борьбе. Надо было помочь.

Но «Фока» оставался недвижим. Сняться с мели не удалось.

Седов, Визе и Томиссар из последних сил налегали на весла. Шлюпка не скользила, она разрезала волны с таким усилием, как будто они были свинцовыми. Но все же шлюпка двигалась и приближалась к «Фоке», к нему уже рукой подать, какая-нибудь сотня сажен.

И вдруг стоящие на борту корабля видят, что шлюпка остановилась. Она неподвижна, хотя три гребца попрежнему работают веслами. Словно каменная стена выросла между «Фокой» и шлюпкой.

Но, в действительности, это ветер, который в одну минуту приобрел силу шторма. Он дует в пролив, как в трубу, и несет не только волны, но и ледяные поля, грозно приближающиеся к «Фоке».

Капитан приказывает спустить большой баркас. Девять гребцов по ветру быстро пригоняют баркас к шлюпке, берут ее на буксир. Но и этих сил мало, чтобы выгрести против шторма. Баркас и с ним шлюпка постепенно удаляются от корабля.