Прозвучал ружейный выстрел – первый за этот день. Жизнь здесь начиналась с раннего утра и заканчивалась за полночь, словно жители боялись, что их время остановится очень скоро и без предупреждения.

Люк проснулся – как всегда, быстро и окончательно – и встал с кровати. Одежда была смята, он так и спал в ботинках. Люк снял рубашку и начал умываться водой из кувшина.

– Генри, позвони слуге!

– Твое желание – приказ для меня, – ответил тот, поднялся и, контролируя каждое движение, осторожно дернул шнур звонка.

– Именно так, – произнес Люсьен, не переставая намыливать лицо.

– Будь осторожен в своих желаниях, Люк! Они могут вернуться и преследовать тебя, как призраки.

– Довольно, Генри! Если ты решил меня ненавидеть, делай это молча.

Генри отвернулся и засунул руки в карманы. Ненависть… Сейчас ее дух, казалось, витал между ними в комнате, как проклятье, нависшее над семьей. Генри ждал, что это чувство когда-нибудь приобретет реальные очертания, выйдет наружу и повлечет за собой роковые последствия. Но она пряталась где-то глубоко, и вместо нее Генри ощущал лишь тупую боль в груди, пустоту и одиночество.

Ненавидеть? Если бы так… Но даже сейчас Генри не смог бы объявить Люку многолетнюю войну нравственных принципов. Ненавидеть брата означало разрушить все, что еще остается в этом мире истинным и добродетельным. Бросить обвинение самой природе. Уж лучше ненавидеть поступки Люка и его доброту, которая почему-то превращала Генри в тень человека.

– У меня нет выбора, Генри.

Тот очнулся. Голос Люсьена, казалось, звучал из другого мира.

– Ты мог бы отдать мне то, что по праву является моим. Моим, Люк! Я достаточно терпел для этого.

Бросив бритву в таз с водой, Люсьен взял полотенце и начал мягкими движениями промокать щеки и подбородок.

– В том-то и дело, Генри, что ты слишком много перенес. Ты забыл, что такое «нормальная жизнь».

– Я еще не потерял память. Я, например, помню, как меня приравняли к племенным быкам со скотного двора Эшфордов.

– Если ты читал документы, Генри, то заметил, что контракт только на пять лет. Дальше – если ты сам этого захочешь. По окончании срока можешь делать, что угодно. А пока будешь тихо жить на ферме и обеспечишь роду Фэрли наследника.

– Понятно…

Генри похолодел от знакомого ощущения: ему снова показалось, что он живой только наполовину, что он только получеловек, что дьявольская сила разрушает его плоть и дух, как жестокий ураган, который проносится над долиной, оставляя после себя мертвые деревья, пыль и безжизненную пустыню.

– Что тебе понятно, Генри?

Генри, еще не переживший отчаяния минувшей ночи, сделал глоток бренди, словно надеясь растворить остаток злобы в своей груди.

– Понятно… – пробормотал он, словно хотел передать брату содержание ужасного сна, который нельзя рассказывать вслух. Генри сделал еще один глоток, чтобы смягчить горечь слов, ощущавшуюся на языке: – Понятно, что ты сделал из меня шлюху.

Шлюхи рождают шлюх.

Эта фраза, произнесенная Генри в минуту гнева, не давала Речел спать всю ночь. Во сне она слышала его раздраженный голос, видела его негодующий взгляд. Теперь она понимала, почему граф просил ее не рассказывать больше о своем прошлом… никому. Эта просьба скорее напоминала скрытое предостережение. Речел вышла замуж за человека благородного происхождения и теперь боялась, что дала молчаливую клятву жить во лжи.

Она стояла у окна и наблюдала, как двое элегантно одетых мужчин выходят из одной лавки и заходят в другую. Один – ее муж, другой – граф Фэрли. Оба вращались в высшем свете и привыкли брать от жизни все лучшее. Вряд ли дочь проститутки придется им по вкусу. Она слишком многое знала и повидала на своем веку, чтобы быть чистым и невинным созданием, каким они, наверное, желают ее видеть.

Речел вспомнила, как по дороге из Форт-Феттермана человек, которого она считала своим мужем, удивил ее тем, что говорил о своем восхищении ею, об уважении, хотя уже знал о ее прошлом. Уверял, что ее родословная не имеет для него значения. Родословная. Это слово показалось ей столь изысканным… Такое должно писаться непременно золотыми буквами. И, конечно, оно не имеет никакого отношения к ней самой. Ведь ее родословная заканчивается домом терпимости, а если говорить о предках, то можно вспомнить лишь деда, навсегда сгинувшего в один прекрасный день где-то в дикой глуши еще до рождения Речел.

Человек же, которого она встретила вечером, грубо отзывался о проститутках и их детях. Возможно, он беспокоился о ее безопасности и проявил заботу о Бенни. Видимо, Генри Эшфорд ничего не знает о родословной своей жены. Странно, что ее происхождение совершенно не интересовало графа, но для его брата оно имело очень большое значение. Речел это предчувствовала. Если бы он все знал, то не пожалел бы для нее таких же отвратительно-ярких красок, которыми покрашен дом мадам Розы.

Речел смотрела вниз на оживленную улицу. Она не ожидала, что увидит здесь столько знакомых лиц. Жители штата, как правило, надолго запоминали однажды встреченного человека, а сплетни умирали только после того, как по нескольку раз обходили всю округу. Речел показалось, что дом ее матери находится где-то на соседней улице.

Зачем она согласилась приехать в Шайенн, где бродяги и пьяницы пользуются большим уважением, чем она? Лучше было бы уговорить Феникса поехать вместе с ней, а не просить его вернуться в Биг-Хорн Бэйсин.

Двое мужчин стояли на противоположной стороне улицы, поля шляп закрывали их лица. Оба были высокие, широкоплечие, узкобедрые и одеты по последней европейской моде. Один держался спокойно и даже несколько расслабленно. Второй казался более скованным. Речел очень хотела бы знать, что на самом деле происходит в душе ее мужа. Действительно ли он мрачный и сердитый, каким показался вчера вечером? Кто он: участник тайной игры, которая привела Речел сюда, или жертва злых интриг графа?

От волнения ее сердце так бешено колотилось, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, ладони стали влажными. Ей не следовало так опрометчиво поступать, не следовало доверять свою жизнь незнакомцу…

Она вспомнила, как ее мать часто повторяла своим «девочкам», что мужчины обычно уступчивы, когда их желудки наполнены и страсти утолены. Граф, разумеется, устроил пир для своего желудка во время их путешествия. Он заказывал самые разнообразные блюда, и можно было судить о власти его денег по тому, как все спешили выполнить его приказания. Что касается страстей, ее мать также говорила, что удовлетворить их – не значит только доставить плотское удовольствие. Любой мужчина – самолюбивый ребенок, и можно угодить ему, теша его тщеславие многочисленными комплиментами.

Речел оставалось надеяться, что мужчине, за которого она вышла замуж, вполне достаточно ее слов. Когда он объявил, что их брачная ночь откладывается на несколько дней, Речел вздохнула с облегчением. Она не боялась того, что должно было произойти, но обнаженное мужское тело вызывало у нее отвращение. Речел сомневалась, что получит удовольствие от потных объятий и животных стонов пыхтящего над ней мужчины. Хотя знакомые женщины рассказывали, что спать с мужчиной не так уж неприятно и даже интересно.

С тех пор как Речел встретила Генри Эшфорда, она наблюдала за ним, прислушивалась к собственным ощущениям и старалась лучше его узнать. Странно, но если к его брату она не чувствовала никакого физического влечения, то Генри с его усталым безразличием, граничащим с апатией, странным образом притягивал ее. Она боялась думать о том, что он способен доставить ей физическое наслаждение, что ее тело полностью будет подчинено его власти.

Речел вновь посмотрела на двоих мужчин, ленивой походкой выходивших из очередной лавки. Они опустили головы, глядя себе под ноги и обходя навозные кучи, в то время как менее элегантно одетые прохожие шли быстро, и не разбирая дороги. Из-за угла выехал крытый фургон и с грохотом пронесся мимо Генри и графа, поднимая колесами пыль и разбрасывая песок.