Речел стиснула зубы. Генри все безразлично!

С ним бесполезно разговаривать – по крайней мере, сейчас. Феникс повернул лошадь и отъехал на несколько ярдов в сторону. Проглотив горький комок, Речел сказала по возможности спокойно:

– Генри, люди, живущие здесь, навсегда расстались со своим прошлым. Они приехали в Промис, чтобы начать новую жизнь.

Генри только скривил губы:

– Что тут удивительного? Насколько я помню слова моих учителей, сама эта страна изначально заселялась уголовниками.

Чтобы не выдавать своих чувств, Речел продолжала с деланным равнодушием:

– Именно так наш город и зарождался – с приездом сюда навоевавшихся бандитов и других отбросов общества.

– И они будут помогать вам делать из меня совершенство?

Игнорируя его замечание, она продолжала:

– В том-то и дело, что они тоже люди. Мы все люди…

Генри сдвинул шляпу еще дальше на затылок.

– Что вы хотите этим сказать, Речел? Что я такой же, как и они? Что в этом демократическом раю я буду стоить не больше, чем какой-нибудь свинопас? И вы из-за этого станете пользоваться авторитетом у здешних жителей? А у меня они вызовут умиление? Я не собираюсь притворяться!

– Никто не просит вас притворяться! Нужно лишь относиться к ним с уважением и терпимостью…

– К кому, Речел? К таким, как этот? – он указал на Феникса.

– Я вам объяснила, что прошлое здесь не имеет значения…

Речел не хотела ничего говорить о Фениксе. И что она могла сказать? Она ничего о нем не знала – кроме того, что он ее друг.

– Честно говоря, мне наплевать, кто здесь живет, Речел! Меня больше волнует, какой здесь водопровод и какие туалеты.

– Рада это слышать. Ведь мадам и ее девушки желают знать, позволим ли мы им остаться у нас.

– У нас? То есть, я в этом деле имею право голоса?

– Конечно. В Промисе более тридцати жителей, и все имеют право голоса. Мнение каждого одинаково ценно и выслушивается с вниманием и уважением. Так как… эти женщины пока что здесь, нам обоим решать, останутся они с нами или нет.

– Они не женщины, Речел, а животные! – Он встал, выпрямился, подобрал вожжи и хлестнул лошадей. – Поступайте с ними, как хотите, я отдаю вам свой голос.

Феникс ехал рядом с фургоном. Речел чувствовала себя неловко в его присутствии. Она посмотрела на город – ее город, – больше не казавшийся спокойным раем после утомительного путешествия. Речел могла глядеть только на женщину, стоящую у дороги и ожидающую, примет ее родная дочь или выгонит.

Дочь мадам…

Генри не собирался останавливаться. Речел знала, что не попросит его об этом, когда они подъедут к банку. Не потому, что муж не терпит проституток. Речел боялась, что не сдержится и даст волю чувствам при встрече с матерью.

Когда Речел покидала дом семь лет назад, то не испытывала ни сомнений, ни раскаяния. Она твердо знала, что построит собственную жизнь, навсегда порвет с прошлым. Роза даже помогла ей тем, что не попрощалась, когда дочь уезжала, и потом не поддерживала с ней отношения. Речел узнавала о жизни Розы, слушая сплетни и расспрашивая Маэв. Спустя год после разлуки Речел приезжала с подарком на день рождения матери. Но Роза была слишком занята и так и не увиделась с дочерью.

Бизнес, как обычно.

Речел мысленно повторяла эти слова снова и снова, подъезжая все ближе и ближе. Роза учила ее, что бизнес – главное в жизни, искусство выживания. Речел знала, что ее собственный «бизнес» – это город, замужество и дети, о которых она так долго мечтала. Она не сомневалась, что Роза поймет и одобрит все ее действия.

Речел совсем забыла лицо матери. Она только помнила проницательные глаза, свидетельствовавшие о том, что их обладательницу трудно обмануть. Помнила волосы медового цвета, аккуратно уложенные на затылке.

До Розы оставалось несколько ярдов, – достаточное расстояние, чтобы увидеть, что ее платье во многих местах заштопано, а на ногах пара старых ботинок – наверное, подарок Клетуса или еще кого-нибудь из мужчин.

Речел едва сдержала крик ужаса и подступившие к глазам слезы: Роза была почти лысой. Кожа на ее лице и руках была содрана – она прилипла к высохшему дегтю и отошла вместе с ним. Речел казалось, что она чувствует боль, которую ощущает мать, когда дуновение ветра или лучи солнца касаются израненной кожи или когда грубая ткань одежды натирает измученное тело. Она зажала ладонью рот и всхлипнула.

Ей хотелось зажмуриться, но она продолжала неотступно смотреть на высокую и статную фигуру матери. Когда они проезжали мимо, Роза внимательно разглядывала Генри. Потом кивнула, отвернулась и направилась к двери.

– Вы снова тратите понапрасну свою жалость, Речел, – сказал Генри. – Точно так же, как линчеватели, совершенно зря израсходовавшие на нее хороший деготь и перья. Что толку вырывать волосы и сдирать кожу? Разврат сидит гораздо глубже, да и наказание за грехи бывает пострашнее.

Речел тяжело вздохнула, вспоминая Лидди и Грэйс, думая о Маэв и Клетусе, о жителях Промиса, о матери. Развязывая ленты шляпы, она словно снимала с глаз темную повязку.

– Вы путаете наказание за грехи с несправедливостью, – тихо сказала Речел. – А ведь вы, как никто другой, должны понимать разницу…

Она ждала, что Генри возразит, но он промолчал. Когда они приближались к дому на небольшом холме – ее дому, – жители Промиса махали им вслед. Они радовались, что видят женщину, которая спасла их и подарила мечту и надежду.

Они нуждались в Речел, зависели от нее, доверяли ей. Глядя на нее, строили собственную жизнь. Речел только сейчас поняла, как одиноко и пусто ей было бы без этих людей. Она выпрямилась и улыбнулась. Ей казалось, что на ее плечи легла непосильная ноша – спасти и воскресить этих людей. Но Речел не знала, хватит ли у нее сил, чтобы уцелеть самой.

Разглядывая выходивших из домов, Генри размышлял о том, что все эти люди, давно потерявшие надежду, собираются здесь, чтобы передохнуть и затем продолжить путешествие в ад. Им удалось скрыться от общества, но не от самих себя. Их лица хранили следы бурных страстей и кошмаров, пережитых в прошлом, и разрушительной работы демонов, война с которыми все еще не закончилась. Такие лица стоило нарисовать.

Из тех, кто попался на глаза, Генри насчитал трех женщин, тридцать пять мужчин… и ни одного ребенка. Значит, город живет лишь сегодняшним днем. А Генри полагал и даже надеялся, что у жителей есть хоть какая-то вера в будущее. Его удивили собственные размышления – он уже давно ни на что не надеялся.

Жаль, что Люк не видит этих людей. Жизнь покалечила их, выжала все соки, и теперь ими не прельстился бы не только рай, но и ад. Люк остался бы доволен – его брату самое место в таком захолустье.

Подъехав к дому, Генри спрыгнул на землю и начал распрягать лошадей. Один за другим к фургону подходили жители Промиса. Они приветствовали Речел и дружески хлопали Генри по плечу.

Чувствуя себя хозяйкой, Речел слушала рассказы людей о том, как движется строительство ее города, высказывала одобрение или давала наставления. Генри видел, как они гордятся ею, властительницей их душ и их снов. Он снова взобрался на сиденье, обнял жену за плечи, нагнулся к ее уху и прошептал:

– Они знают правду или думают, что мы любим друг друга?

– Они будут верить тому, что увидят, – ответила Речел тоже шепотом после некоторого раздумья.

– А что они хотят увидеть?

– А что бы вы хотели на их месте?

Вопрос застал Генри врасплох. Речел часто заставляла его искать ответы на такие вопросы, которые раньше он всегда игнорировал. Но сейчас ответа ждала не только Речел.

Генри спустился, взял жену на руки, взошел по ступенькам крыльца, остановился у распахнутой двери и широко улыбнулся собравшейся толпе:

– Леди… джентльмены… если вы позволите? Он наклонился и, пользуясь тем, что Речел раскрыла рот от удивления, впился в ее губы поцелуем. Она уперлась ладонями в его грудь. Генри поднял голову: