Подняв глаза, Генри увидел Речел, склонившуюся над ним. Она положила руки ему на плечи, на раскрытых губах застыл немой вопрос. Генри подмигнул жене, как бы успокаивая ее. Как легко было бы сейчас обнять ее, поцеловать в раскрытые губы… Генри боролся с искушением взять жену на руки и упасть вместе с ней на кучу свежего сена, сложенную в углу хлева.

Корова замычала и пнула копытом ведро. Речел вздрогнула и выпрямилась. Вернувшись к корове, она начала доить. Хотя ее руки дрожали, струйки молока равномерно стекали в ведро.

Генри встал с земляного пола и отряхнулся. Он следил за руками Речел, за их плавными ритмичными движениями. Вспомнил, как эти руки изгоняли боль, мучившую его после первого дня путешествия, как крепко обнимали его прошедшей ночью, так крепко и страстно…

Черт побери.

– Я не слышала петуха, – произнесла Речел дьявольски невозмутимым тоном. – Разве он не пытался прогнать вас?

– Мы быстро поняли друг друга. Ведь мы с ним птицы одного полета.

Генри хотел досадить Речел. Увидев, как она неожиданно прекратила доить, он понял, что попал в цель.

– Еще бы, – Речел вытащила ведро из-под коровы, отставила в сторону и поднялась. – У вас обоих на уме только одно – насытить свое тело и вволю натешиться!

Генри почувствовал, что уже не испытывает прежнего удовлетворения, когда оскорбляет Речел или задевает ее гордость. Он нагнулся, схватил ее за подол юбки и потянул на себя. Речел попыталась вырваться, но Генри крепко сжимал ткань.

– Полагаю, я это заслужил, – произнес он.

– Чем же? Тем, что постоянно оскорбляете меня? Если так будет продолжаться и дальше, я освобожу вас от обязанности выполнять условия договора.

– Вы этого хотите, Речел, – чтобы я покинул вас?

– Я же сказала – если так будет продолжаться. Генри разжал пальцы, отпустив юбку жены.

Он закрыл глаза, и в его воображении мгновенно возник образ Люсьена: тот сидел в кресле с бокалом в руке и улыбался… Генри знал, что брат улыбается именно ему. Почему это произошло сейчас? Генри вспомнил, что с тех пор, как они с женой выехали из, Шайенна, он ни разу не «чувствовал» и не «видел» брата.

– Черт тебя побери, – прошептал Генри.

– Можете не проклинать меня, – раздался голос Речел. – Я сама себя прокляла.

Услышав шорох, Генри решил, что она обиделась и уходит из хлева.

– Речел! – позвал он и открыл глаза.

Она подняла корзину с яйцами и, не обернувшись, направилась к выходу. Генри подумал, что гораздо приятнее, когда жена злится на него, чем когда она его жалеет. Он крикнул вслед:

– Наш договор остается в силе!

– Хорошо, Генри, – отозвалась она, слегка пожав плечами, и вышла.

Генри уставился на солнечный луч, пробивавшийся сквозь узкую щель между досками.

– Речел, что ты со мной делаешь?! – произнес он в отчаянии.

– Вы не сможете превратить меня в фермера, – говорил Генри час спустя, разглядывая борозды только что вспаханной и разрыхленной грядки.

Не обращая внимания на его слова, Речел сделала пальцами небольшое углубление, бросила семечко и засыпала землей. Генри стоял сзади и следил за каждым ее движением.

– Здесь вырастет целый куст, поэтому нужно делать лунки на достаточном расстоянии друг от друга. Я подписала все пакеты с семенами, чтобы вы не спутали, где какие овощи сажать.

– Я уверен, что в городе найдется кто-нибудь, кого мы сможем нанять на эту работу.

– У нас никто не сидит без дела. Одни обрабатывают землю, другие ухаживают за скотиной, третьи строят дома до прихода зимы.

– Значит, у меня есть выбор: быть или пастухом, или лавочником, или… – он бросил неприязненный взгляд на грядку —…фермером?

– Не совсем так, – она поднялась и отряхнула руки от грязи. – При необходимости мы беремся за любую работу. Прошлым летом мне пришлось заниматься крышей моего дома…

Генри не успел расспросить жену подробнее. Она ушла, оставив его брезгливо копаться в земле и чертыхаться. Когда он закончил эту работу, Речел предложила новую: починить ограду с помощью молотка и гвоздей. Чтобы совладать с приступом гнева, Генри изо всех сил стучал по шляпкам гвоздей и еще больше злился, когда попадал по пальцам. Кое-как справившись с этим, он вернулся в лавку, где Речел наводила порядок.

– Речел! – взмолился он. – Жена Эшфорда ни в коем случае не должна лазить по крышам!

– Значит, вместо меня это будете делать вы, – возразила она, зная, что муж согласится, подчиняясь требованиям гордости.

Именно уязвленное самолюбие заставило Генри не завтракать до тех пор, пока он не надоил молока от четырех коров, хотя на это ушло более двух часов. Речел пришлось отправиться в хлев, чтобы узнать, что так задержало мужа. Она увидела, что Генри сидит на земле, под самой коровой, а табуретка валяется за его спиной. Речел могла только предположить, что мужу было слишком высоко сидеть, и он предпочел более удобный способ доения. Ей также показалось, что Генри чуть ли не вытряхивал молоко из вымени, получая-таки время от времени долгожданные струи, попадавшие в ведро.

За завтраком он съел больше, чем съедал за день путешествия. Речел нравилось подавать ему вкусную еду и видеть, с каким удовольствием Генри ее поглощает. Потом она мыла и вытирала посуду, ощущая непривычное тепло в груди, когда услышала тихий храп и увидела, что муж заснул прямо на стуле.

Речел так и не спросила Генри, почему он настаивал, чтобы их договор остался в силе. Раньше она готова была поклясться, что Генри с радостью порвал бы все документы. Самое главное, что муж решил не покидать ее, когда она сама предложила ему свободу. Значит, теперь есть надежда, что ее сон превратится в реальность.

Выглянув в окно, Речел увидела женщину в платье цвета слоновой кости. Она сидела в кресле-качалке на крыльце лавки и смотрела на дом своей дочери. Речел не решилась подойти. Она только могла надеяться, что девушки правильно втерли бальзам в израненную кожу матери.

Май

За этот месяц Генри научился готовить мазь, помогающую от укусов пчел, пришел к выводу, что черный шелковый платок защищает от пыли, но не от запаха навоза, к которому придется привыкнуть. Ему уже пришлось сменить элегантную шляпу «дерби» на широкополую «стэтсон».

И все же он еще не решил, что хуже: копать выгребные ямы или стоять за прилавком и продавать индианкам женское белье, выслушивая проклятия в свой адрес. Кроме всего остального, Генри был занят множеством мелких каждодневных дел. Вчера он доил непослушную бодливую козу. Сегодня красил снаружи хлев.

Эта работа доставила Генри удовольствие, хотя к концу он почувствовал, что перегрелся на солнце и у него немного обгорели плечи. «Обгоревшая кожа – вот плата за мои старания», – подумал Генри, тщательно вытер тонкую кисточку и отступил назад, чтобы получше рассмотреть свое творение.

Речел хотела белые стены, и она их получила – как общий фон, на котором Генри изобразил в натуральную величину ту самую бодливую козу, кур, клюющих пшено, петуха, важно расхаживающего между ними, коров, пасущихся на лужайке. Сначала он задумал нарисовать карикатуры, чтобы подразнить Речел – ведь именно она поручила мужу красить хлев, считая, что если он умеет владеть изящной кистью живописца, то привыкнет и к большой, малярной. Но, в конце концов, Генри изобразил всех животных в натуральную величину.

Хотя жители Промиса не проявляли особого интереса к его персоне, они охотно делились с Генри собственным опытом и терпимо относились к чужаку, если у него что-то не получалось. А рисунки на стенах хлева у многих вызвали искреннее восхищение, что в немалой степени воодушевило художника.

В этом захолустье, оторванном от мира, в жизни Генри случались такие минуты, когда он едва ли не радовался, что уехал подальше от цивилизации. Здесь царило какое-то умиротворяющее, благостное спокойствие – даже среди бешеной круговерти повседневных дел. Генри не мог не заметить, что к концу весны долина заиграла всеми природными красками.