Знаю ли я, почему Тома Донахью зовут Том-Счастливчик? Да, знаю; и среди тех, кто так его называет, едва ли может этим похвалиться один из десяти. Я в свое время немало бродил по свету и немало видел удивительных вещей, но самое удивительное — то, как Том заполучил это прозвище и в придачу — свое состояние. Я ведь был с ним тогда. Рассказать? Извольте. Только это длинная история и к тому же совершенно необыкновенная, так что закурите-ка еще сигару и налейте себе еще стаканчик. Как я уже сказал, история эта необыкновенная, почище иных волшебных сказок, но все в ней чистая правда, сэр, каждое слово. В Капской колонии живы еще люди, которые все это помнят и могут подтвердить, что я не вру. Об этом событии не раз толковали у огня в хижинах буров от штата Оранжевый до Грикваленда, да и не только там — и в буше, и на алмазных копях.

Я теперь уже не тот, сэр, одичал, как говорится, но было время, когда я был зачислен в Миддл-Темпл[1] и учился на адвоката. Том — вот ведь как — был тогда моим однокашником. Эх, и покутили же мы с ним, пока в конце концов наши финансы не иссякли, и нам пришлось бросить так называемые занятия и отправиться искать по свету местечко, где двое молодых парней с крепким здоровьем и сильными руками могли бы чего-то добиться.

В те дни эмиграция в Африку только-только начиналась, и мы решили, что удача ждет нас именно там, в Капской колонии. Короче говоря, мы отправились в путь, а когда высадились в Кейптауне, у нас не было и пяти фунтов в кармане. Тут мы и расстались. Пробовали свои силы на разных поприщах, были и взлеты и падения, но когда к концу третьего года случай снова нас свел, оба мы, и Том и я, были — увы — в положении ненамного лучшем, чем в начале пути. По правде говоря, хвастать было нечем; мы были так подавлены, так удручены, что Том даже стал поговаривать, не вернуться ли в Англию и не поступить ли клерком в какую-нибудь контору. Мы тогда еще не понимали, что до тех пор просто заходили с мелкой карты, а все козыри у нас еще впереди; мы думали, нам вся карта идет плохая. Край там был малонаселенный — так, редкие фермы, обнесенные частоколом и заборами для защиты от кафров. Мы с Томом Донахью жили в маленькой хижине прямо в буше, но все знали, что у нас ничего нет и что к тому же оба мы умеем пользоваться оружием, поэтому бояться нам было нечего. Так мы и жили, перебиваясь случайными работами, в надежде, авось что-нибудь наконец подвернется. Прошло около месяца, и вдруг однажды вечером нам действительно представился случай, который все перевернул в нашей жизни и сделал нас людьми. Я отлично помню, как это было. За стенами хижины выл ветер, и дождь грозил ворваться в окно. Мы развели огонь. В очаге шипели и постреливали дрова, я сидел рядом и чинил кнут, а Том лежал на своей койке, на чем свет кляня судьбу, забросившую его в такое гиблое место.

— Брось, Том, не унывай, слышь? — сказал я. — Выше нос! Никто не знает, что его ждет.

— Меня — невезение, сплошное невезение, Джек, — ответил он. — Мне всю жизнь не везло. У парней, которые только-только приехали из Англии, уже звенят монеты в карманах, а я пробыл в этой проклятой стране три года — и по-прежнему нищ, как тогда, когда сошел с корабля. Ах, Джек, дружище, если ты хочешь держать голову над водой, тебе придется попытать счастья без меня.

— Ерунда, просто на тебя такой стих нашел сегодня. Послушай, к нам кто-то идет! Похоже, это Дик Уортон; вот он тебя расшевелит, а то ты совсем раскис.

Не успел я договорить, как дверь распахнулась, и честный Дик Уортон появился на пороге. Вода стекала с него ручьями, его доброе красное лицо вырисовывалось в полумраке, как полная луна. Он отряхнулся, поздоровался с нами и сел у огня.

— Где тебя носит в такую ночь? — спросил я. — Смотри, Дик, ревматизм — враг похлеще кафров; ты в этом убедишься, если не станешь поаккуратней выбирать время для прогулок.

Дик выглядел необычно серьезным. Если бы я не знал этого человека, я, пожалуй, решил бы, что он чем-то напуган.

— Пришлось пойти, — ответил он, — надо было. Одна из коров Мэдисона забрела в долину Сэсасса; конечно, никто из наших черных не захотел туда идти. Ночью — ни за что, а если бы мы стали дожидаться утра, эта скотина вообще забрела бы к кафрам.

— А почему это они так заупрямились? Почему не хотели ночью идти в долину? — поинтересовался Том.

— Наверное, кафров боятся, — предположил я.

— Духов, а не кафров, — сказал Дик.

Мы с Томом расхохотались.

— Ну, наверное, такому здравомыслящему человеку, как ты, духи не стали бы демонстрировать свои чары, — подал голос Том со своей койки.

— Ошибаешься, — возразил Дик серьезно. — Представьте себе: сегодня я видел то, о чем болтают негры, и уверяю вас, не хотел бы увидеть это еще раз.

Том подхватился и сел на койке.

— Чушь какая! Ты шутишь, Дик! А ну-ка расскажи все по порядку. Сначала эту негритянскую легенду, а потом — что ты сам видел. Передай ему бутылку, Джек.

— Ну, что касается легенды, — начал Дик, — мне кажется, у них из поколения в поколение передается, будто в этой долине обитает злой дух. Охотникам и бродягам, проходившим по ущелью, случалось видеть его горящие глаза в тени скалы; и говорят, тот, кому довелось встретить его злобный взгляд, всю жизнь потом испытывает губительную силу этого существа. Теперь у меня будет возможность проверить на себе, правда это или нет, — добавил Дик удрученно.

— Дальше, Дик, дальше! — воскликнул Том. — Расскажи, что ты видел.

— Ну вот: пробирался я по долине, разыскивая эту чертову корову, и прошел уже, наверное, с полпути до того места, где справа в ущелье выступает черный скалистый утес. Там я остановился, чтобы хлебнуть глоточек из фляги. Я все время смотрел на этот утес и ничего необычного в нем не замечал. Потом я поднял флягу и сделал шаг или два вперед — и вдруг откуда-то от подножия скалы, футах в десяти от земли и на расстоянии примерно сотни ярдов от меня вспыхнул странный, зловещий огонь, мерцающий, колеблющийся; он то угасал постепенно, то снова загорался. Нет-нет, я видел много всяких светляков, и ползающих и летающих, но это было совсем не то. Так я и стоял, уставившись на этот огонь и дрожа всем телом — не меньше десяти минут стоял, — а он все горел. Затем я шагнул вперед — и он исчез, как будто свечу задули. Я опять отступил на шаг, но мне не сразу удалось найти то самое место и положение, откуда он был виден. Наконец нашел — и снова это мерцание, этот зловещий красноватый свет. Я собрался с духом и двинулся к скале, но дорога там такая неровная, что идти по прямой было невозможно, и я так больше ничего и не увидел, хотя прошел вдоль всего подножия скалы. Тогда я повернул и потопал домой, я могу вам сказать, ребята, — я даже не заметил, что идет дождь, пока вы мне об этом не сказали. Эй, что там такое с Томом? И действительно — что с ним? Теперь он сидел, свесив ноги с койки, и лицо его выражало настолько сильное волнение, что казалось, оно причиняет ему боль.

— У дьявола должно быть два глаза. А ты сколько видел, Дик? Да говори же!

— Только один.

— Ур-р-ра! — завопил Том. — Вот это уже лучше!

С этими словами он так взбрыкнул, что одеяла отлетели на середину комнаты, а сам он вскочил и стал мерить ее пространство крупными, лихорадочными шагами. Потом вдруг остановился перед Диком и положил руку ему на плечо:

— Послушай, Дик, как ты думаешь: мы успеем дойти туда до рассвета?

— До этой долины? Едва ли.

— Так вот: мы с тобой старые друзья, Дик Уортон. Прошу тебя: не говори никому о том, что ты нам рассказал. Неделю не говори — обещаешь?

Дик пообещал, но лицо у него было такое, будто он решил, что бедняга Том не в своем уме. Я и сам был совершенно озадачен его поведением, однако я видел немало доказательств того, что друг мой в избытке наделен здравым смыслом и сообразительностью, а потому вполне допускал, что рассказ Уортона имел для него какое-то особое, недоступное моему пониманию значение.