– Ну, веди, Вергилий.
– Чего? Какой еще Гилий? Ты смотри у меня.
– Уже видел. И чемоданчик захвати. Отработаешь за обиан.
– Я тебе не шестерка, шмотье твое таскать.
– Бутылка бурбона, – пообещал я. – Настоящего, не синтетика.
– Две! – выбросил он вперед два пальца, демонстрируя немалую заинтересованность и азартность.
– Как хочешь, – шагнул я к сундуку, но он опередил меня.
– Ладно, договорились.
Домик, в который он меня привел, стоял недалеко от загона, почва в котором была вытоптана огромными копытами массипо. Что ж, правильно, тренер должен жить ряжом со своими подопечными. Впрочем, меня это устраивало. Как и то, что домик или, как его здесь называют, бокс оказался одноместным.
– А кто это? – спросил я, когда мы вошли внутрь и Рэм первым делом включил кондиционер.
– Кто?
– Тот, с бородой.
– Этот? Да-а, Густав это.
– А кто он?
– Ну, типа авторитета здесь.
Лексикон Рэма почти не оставлял сомнения в характере его университетов. Странно видеть здесь такого типа. Или это он так придуривается?
Водрузив сундук на кровать, я начал набирать на нем код, чтобы открыть, а Рэм уже пристроился у меня за спиной.
– Ты чего?
– А что?
– Куда лезешь, говорю? – церемониться с ним я больше не собирался. – Отвали отсюда.
– Да я ничего, – изобразил он обиду. Но – отошел. И уже издали спросил. – Слышь, а ты курево привез?
– Обойдешься.
На одной из пересадок из-за отсутствия попутного рейса меня на несколько дней поселили в местной гостинице, в номере которой я обнаружил бар с немалым количеством спиртного. Правда немалым это количество было, если исчислять его в бутылках, а не в литрах, потому что все емкости как одна были по сто грамм. Рассудив, что так как за меня платит компания, то и этот расход потянет, кое-что из бара я выпил, а остальное прихватил с собой, сунув в свой безразмерный сундук, решив, что такого рода сувениры всегда могут пригодиться. И, надо сказать, пригождались. Как и сейчас.
Когда я выставил на стол такую бутылочку, Рэм заметно обалдел.
– Ты чего?
– Бурбон, как и обещал. А что?
– Да это же, в натуре, фигня какая-то! На понт меня берешь?
– Умойся сначала, какой понт? Бурбон есть? Есть! Какие проблемы? Или передумал? Тогда как хочешь. Я и сам выпью.
Я потянулся было к столу, но Рэм меня опередил, схватив «малек».
– Ну, тренер, гляди! – пригрозил он.
– А говорил, не шестеришь, – ухмыльнулся я.
Вряд ли он по-настоящему смирился с произошедшим. Но, и тут я отдаю ему должное, быстро взял себя в руки.
– Ладно, уел ты меня. Баш на баш, я не в претензии. Но проставиться все равно придется. Без этого никак. Иначе ребята обидятся. А здесь это знаешь, не там. Здесь мы вот так! – продемонстрировал он крепко сжатые в кулак пальцы.
И тут я сделал ошибку, сказав:
– Не бойся, проставлюсь.
– Смотри, ты сказал.
И ушел, унося с собой «малек».
На новом месте я устроился быстро. Свежее постельное белье я нашел в шкафу, бритва и зубная щетка у меня с собой. Большего пока не нужно.
Уже через четверть часа я вышел наружу с целью обследовать место, в котором мне предстоит провести по меньшей мере год. Да и вообще нужно определиться что здесь и как. Где, например, столовая, и какой у нее график работы. Последний раз я ел еще на орбите, а это было часов десять тому назад.
Метров в десяти от меня находился загон, с которого доносились родные с детства запахи, а по другую сторону его шел уже знакомый мне бородач Густав. Правда, теперь уже без крюка. Я кивнул ему, приветствуя, но тот, кажется, этого не заметил. Во всяком случае на мое приветствие он не ответил.
Я решил начать знакомство с лагерем со своего рабочего места. Черт, как же, оказывается, я соскучился по всему этому! Даже сваленный в кучу навоз казался мне родным после тесноты кораблей, служебных коридоров и даже гостиниц. Честно сказать, последний час я откровенно радовался жизни, ровно с того момента, когда моя нога ступила на твердую почву, а легкие получили порцию настоящего воздуха, пусть и несколько горячего. Но это деталь, как и приблатненно-хамоватый Рэм. Я вырос на просторах, пусть зачастую эти просторы бывали ограничены заборами ипподромов, но все равно это не шло ни в какое сравнение с размерами зажатых стенами офисов и даже словно вырубленными в городской толще улицами, сплошь забитыми людьми и всякого рода техникой.
Стойла массипо тоже были выполнены из бронепластика, и это, в общем, правильно, хотя с точки зрения гигиены и морального состояния животинок я бы лично выбрал толстые бревна, как то делают на лучших ипподромах и массостанциях. Но здесь не Земля, и приходится считаться не только с большой массой и физической силой животинок, но и теми условиями, в которых приходится работать.
Все денники были пусты, но в одном из дальних от входа я различил какие-то звуки и пошел на них, пошел намеренно медленно, не только давая глазам привыкнуть к полумраку, царящему здесь, но и впитывая в себя здешнюю атмосферу, которая хотя и отличалось от того, к чему я привык дома, однако ж была куда роднее, чем окружающие лагерь скалы и сама атмосфера непонятной агрессии.
Чем ближе я подходил, тем больше убеждался, что там кто-то поет. Ну, не совсем поет, а как бы бубнит себе под нос, фальшиво вытягивая какую-то мелодию. Но, как я не напрягал слух, слов было не разобрать. Тум-тум-турум-бум. Что-то в этом роде.
То, что я увидел в очередном деннике, я совсем не ожидал. Здоровенный детина выше меня, наверное, на голову, просто громадный, стоял на стремянке около массипо редкой для них вороной масти и что-то делал с ним, а животинка – видно это было совершенно отчетливо – дрожала крупной дрожью. Я в жизни не видел, чтобы массипо так трясло! И второе, что я увидел, это то, что ноги животинки охватывают толстые металлические кольца, переходящие в цепи, которые закреплены в толстых скобах на стенах.
– Эй! – окликнул я, не понимая, что происходит.
Эхо прошлось по огромному пустому помещению.
– А? – обернулся детина.
И это был второй шок меньше чем за минуту. Не сказать, что я уж совсем никогда не видел дебилов. Приходилось пару раз. Ну и в журналах, конечно, на иллюстрациях к статьям о страшной судьбе и жизни пораженных дебилизмом людей. Только там это было, как бы это сказать, отстраненно, что ли. Неприятно, где-то даже страшно, но, в общем, издалека. Тогда, как я теперь понял, при всем этом присутствовало подспудное чувство, что от всего этого можно отстраниться и забыть если не через минуту, то через десять. Забыть и не вспоминать. А тут это находилось рядом, прямо передо мной. И не через десять минут, ни через час я этого не забуду. Потому что это надолго.
– Что ты делаешь?
– Я?
– Ну не я же!
– Так это… Как его? Лечу. Да, лечу.
Лечит? А может и правда? Почему нет? А лицо… Ну что лицо. Мало ли какие лица бывают. Скажем, после аварии и неудачной пластической операции. Может, ветеринар? Только говорит он как-то странно для ветеринара. И при этом лечении животинку бьет, как в лихорадке.
– А ну слезай.
И он слез. Послушно и поспешно. Вроде бы даже с удовольствием. Ну уж с готовностью – точно. Здоровый, явно сильный, очень сильный физически, он явил вдруг просто детское, как говорится, ангельское послушание. В руках у него была большая пластиковая емкость, наполовину заполненная чем-то желтым, и обыкновенная малярная кисть.
И тут я увидел еще одно. Ботинки этого детины – размер так на сорок шестой – вместо шнурков были завязаны проволокой. Обычным алюминиевым электропроводом. Только не на бантик завязан, а небрежно закручен на концах. Ветеринар…
– Это что у тебя? – строго спросил я, показывая на банку.
– Так лечу я, – улыбнулся он мне.
От этой улыбки, обнажившей огромные, прямо-таки нечеловеческой величины зубы, мне стало не по себе. Почему-то подумал, что как раз этими зубами он и перекусывает завязки на своих ботинках с металлическими заклепками. Такая, знаете, рабочая обувь, способная выдержать большие нагрузки. Впрочем, я помню, раньше у нас на конюшнях многие уборщики и прочий обслуживающий персонал долгое время использовали ботинки с металлическими носками, какие применяют в сталелитейной промышленности для предотвращения травм ног из-за падения на них очень тяжелых предметов. Давление копыта взрослого массипо на ногу человека эквивалентно полутора тоннам. Потом для нас стали изготавливать специальную обувь.