Часовню он увидел сразу, едва вышел на окраину Щелиц – купол торчал над деревьями, густо покрывавшими вершину холма – надо думать, известного как Лытинский.

«А часовня-то немаленькая, раз видна даже отсюда», – с удивлением подумал Светлов. Что достаточно странно. Часовни в старину ставили на местах каких-либо памятных событий. Например, спасется купец на лесной дороге от лихих людей, даст обет, поставит там часовенку… Или сельскому пастуху привидится с похмелюги икона Богоматери – и опять-таки ставят часовню на скотном выгоне в память об этаком диве.

Были те сооружения небольшими – сруб размером не больше деревенской избы да куполок-луковка сверху. Что за великое событие стряслось в окрестностях Щелиц, коли отгрохали в память о нем издалека видную часовню? Загадка…

Но, поднявшись на холм, Светлов не свернул сразу же к загадочному зданию – заинтересовался какими-то другими руинами, смутно видневшимися сквозь зелень. Подошел поближе. Пожалуй, это и есть разрушенная в незапамятные времена барская усадьба. Очевидно, дом здесь стоял хоть и большой, но построенный из дерева. И колонны, о которых упоминала Тамара, тоже наверняка были деревянными, в лучшем случае обложенные гипсом «под мрамор»…

Ныне же контуры обширного фундамента едва угадывались, скрытые густо разросшимся кустарником. И точно так же угадывались контуры парка, некогда окружавшего господский дом – одинокие столетние дубы и липы, возвышавшиеся над разросшимся мелколесьем.

Светлов продирался сквозь зеленые джунгли, затянувшие фундамент, ведомый любопытством, самому до конца не понятным. Нет сомнений – все, что тут могло найтись любопытного, найдено за долгие десятилетия. И растащено…

Тем не менее, когда под ногами что-то блеснуло, Светлов живенько нагнулся, поспешно раздвинул перепутанные стебли травы… Вздохнул разочарованно, очищая находку от налипшей земли – всего лишь кусок стекла, расплавившегося и потом застывшего. Если здесь был пожар, ничего удивительного.

Впрочем, игрою случая стекляшка приобрела довольно забавную форму – отдаленно напоминая пузатого ассиметричного человечка. И Александр сунул ее в карман. Подарит потом Наташе, присочинив какую-нибудь романтичную историю. Черт, запамятовал, ведь они расстались еще неделю назад… Значит, подарит следующей своей девушке. Очередной.

Неподалеку от былой усадьбы обнаружился пруд – Светлов вышел на его берег, пытаясь срезать напрямик к часовне. Водоем вполне соответствовал усадьбе и парку – зарос, затянулся илом, лишь кое-где небольшие зеркальца чистой воды проглядывали сквозь водоросли и ряску.

Пруд казался небольшим, и господин суб-аналитик бодро двинулся вдоль берега, надеясь обойти водную преграду и выйти-таки к часовне. Однако обход затянулся. Упомянутая преграда и в самом деле была неширока, но достаточно протяженна.

Формой пруд больше всего напоминал ключ от старинного замка – к изгибу, соответствующему бородке ключа, и вышел поначалу Светлов… А ушку, за которое ключ надлежит прицеплять к связке, соответствовал небольшой круглый остров. Необитаемый… Впрочем, не всегда необитаемый – сквозь затянувшую островок зелень тоже проглядывали какие-то руины. Пожалуй, сохранившиеся даже лучше, чем помещичья усадьба. Но археологическое любопытство Светлова не простиралось настолько далеко, чтобы предпринять заплыв, продираясь сквозь кишащие пиявками водоросли…

Подойдя поближе, Светлов удивился еще больше.

По его понятиям, эта часовня могла бы называться церковью – высокое здание, и не деревянное: в проплешинах отлетевшей во многих местах штукатурки виден кирпич – выщербленный, красно-черный. Обширная паперть… Звонница… Не полагаются часовням подобные излишества.

Часовня – место, можно сказать, интимное: прийти, свечку поставить святому заступнику, пообщаться с Господом без посредства священника. Может, конечно, в часовне и батюшка отслужить службу, вроде слышал Светлов краем уха, что имелись в старые времена на Руси бродячие, бесприходные попики, тем и кормившиеся… Но звонари, дьяконы, ризничие, певчие, церковные служки – короче говоря, весь полагающийся приходу штат церковного люда – при часовне состоять никак не мог…

Так зачем тут звонница?

Можно предположить, что погрязший в атеизме здешний народ разницы между церковью и часовней не понимает и здание именует неправильно. Но сомнительно… В деревне как называли что-либо отцы и деды – так и сыновья с внуками называть будут. Преемственность поколений – не то что в каком-нибудь садово-дачном кооперативе. Да и деревня до сих пор бы именовалась селом – если бы существовал здесь в оные времена действующий приход…

Ваши выводы, господин суб-аналитик?

Вывод, собственно, один – строилось здание явно как церковь. Но отчего-то не получила у тогдашних духовных властей такого статуса. И в последние десять лет, когда Церкви самым активным образом возвращались храмы и возводились новые – местная епархия интереса к Щелицам и здешней часовне не проявила…

Пробираясь сквозь заросли кустарника, Светлов закончил обход не то церкви, не то часовни и вернулся к паперти… Никаких следов погоста не обнаружилось. Или не было его, или уничтожили специально и старательно, – бульдозером, например. Вполне возможный вариант. С куполами кто-то обошелся аналогичным образом – уцелело их два, причем один лишился православного креста. На втором крест уцелел – но, похоже, сам небольшой куполок пытались в свое время сдернуть тросом, прицепленным к трактору – и он свернулся набок, наклонился к крыше, держась каким-то чудом…

Без сомнения, человек, руководивший осквернением, не был чужд некоего извращенного эстетства – и оставил купол именно в таком положении. Как символ религиозного мракобесия, склонившего выю перед торжеством научного материализма… Поникший крест казался издали перевернутым сатанистским распятием.

Место было нехорошим. Ощущалось в атмосфере что-то неуловимое, трудно передаваемое словами… Опасность не опасность – скорее присутствие. Словно кто-то смотрит неприязненно в спину и мысленно говорит: «Я здесь. Место занято. Уходи». «Уйду, – мысленно согласился Светлов. – Посмотрю, что к чему и уйду».

Двери церкви-часовни – огромные, двухстворчатые – не были заперты, между створками щель в ладонь шириной. Но петли давным-давно намертво приржавели – и, по всему судя, желающие попасть внутрь пользовались расположенным неподалеку стрельчатым окном. Стекла выбиты, рамы нет, в нише свежие следы земли, принесенной на подошвах – в общем, тропа нахоженная… Двинулся по ней и Светлов.

Но остановился, заметив укрепленную на стене металлическую табличку. Чтобы прочитать надпись, пришлось долго счищать ржавчину перочинным ножом. Все равно разборчивыми стали лишь две строчки, написанные более крупным шрифтом: наверху – ПАМЯТНИК АРХИТЕКТУРЫ XIX ВЕКА, и в самом низу – ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ.

Охраняется, издалека видно… Не иначе как тем самым государством, которое рухнуло в 1991-м. И себя-то охранить не сумело, что уж плакаться о судьбе старого здания.

Светлов забрался в оконную нишу и спрыгнул внутрь. Волглые доски спружинили под ногами. Мусор, хлам…

Темные и пустые сени – или как этот церковный предбанник называется? – Светлов не помнил… Дверь, некогда прикрывавшая ведущий внутрь проем, – сорвана с петель, валяется под ногами. Удивительно даже – отчего не приспособили в хозяйство домовитые аборигены?

Зато внутри местные жители постарались… В храме не осталось ни полов, ни перегородок. Следов пожара не видно, – значит, попросту разломали и утащили все, сделанное из дерева. Однако невысокие вертикальные стенки внутренних фундаментов позволяли угадать контуры помещений. Остро пахло сырой землей и еще чем-то неприятным…

Да, если здесь и был склад, – то очень давно. В углу ход на колокольню – железные ступени, вмурованные во внешнюю кирпичную стену, уцелели, но перила исчезли напрочь…