А пока надо работать, перебороть себя. Мы не просто ученики, которые «хорошими и отличными отметками бьют врага», как твердили учителя,— мы можем помочь защитить свой город и, значит, приблизить нашу выстраданную, завоеванную победу.

Трассировку будущей линии обороны — в нее войдут окопы, ячейки для стрельбы, площадки для пулеметчиков, расчетов противотанковых ружей, ходы сообщения, блиндажи, медпункты — производят саперы во главе с руководителем работ, знакомым нам воеиинженером третьего ранга. Со склона холма, где пройдет передняя траншея, отлично видна местность далеко вперед и на фланги. Место для обороны выбрано удачно: справа шоссе, слева железная дорога, значит, части, что укрепятся на гряде холмов, смогут контролировать подступы к участку, обе дороги и действия врага, который подойдёт только под прицелом наших винтовок, пушек, пулеметов. Так объяснил специалист — сапер.

— Ну а теперь начинайте, товарищи,— почему-то сняв фуражку, произносит он торжественно.— В добрый час. Расшибутся они об этот рубеж, я верю. Это и моя первая линия обороны, я ведь не кадровый, я командир запаса. У всех бывает первая главная линия...

Хмурый прохладный день. С «дозорного кургана», как его окрестил Игорь Королев, видна панорама стройки. От горизонта до горизонта тысячи горожан сооружают оборонительный рубеж, чтобы не пустить фашистов в свой город и дальше к Москве. Женщин значительно меньше мужчин, масса молодежи. Несмотря на погоду, девчата одеты так, что из-под темных нерадостных телогреек и пальто видно веселое разноцветье платьев, на всех яркие шапочки, береты. Ира рядом — невысокая, крепенькая, в куртке и малиновом беретике.

— Женщины всегда останутся женщинами,— философски изрекает Сашка Чесноков, поймав мой взгляд. Сашка доволен, что много людей вокруг, он разбитной, нахальный, особенно с девчонками, таким его помню с младших классов. Ребята хохочут, а девушки краснеют и налегают на лопаты.

Как здорово, что наш десятый «А» в полном составе. Никто не воспользовался освобождением, хотя у Иры не прошла ангина, а Вовочка Шевченко простужен и гундосит. Парень из параллельного десятого, освобожденный по болезни железок, привел мать, и она за него просила: стыдно отставать от всех. Вот Спартак Данильченко, Роза Маркарьян, Толик Швец, Борис Камышансков, Рива Шоган, Света Клюева, Энгельс Корнилов, Ким Петровский. Этот Ким эвакуировался из Киева; родители, оба врачи, ушли в армию, а он едва выбрался с бабушкой. Их бомбили, обстреливали с самолетов, он видел убитых, в том числе детей. Рассказывает об этом неохотно и смотрит мимо тебя, будто хочет разглядеть, понять: как можно с бреющего бомбить поезда с ранеными, стрелять в мирные эшелоны, когда видно, что в них не воинские части?..

Трудимся долго и упорно, без передышек, как говорят в армии, перекуров. Подходит руководитель работ, говорит:

— Перекур, товарищи.

— А мы не курим,— отвечает кто-то из девушек, и все смеются.— Даже наши мальчики не курят. Один Чесноков.

Это верно: не приохотились. Бравировать папироской или стаканом вина не любим. У нас много дел поинтересней, и подогревать себя спиртным нет необходимости. Сашка закуривает скрутку махорки, кашляет и хвалит, что крепко дерет. Но военинженер обращается не к нему, а ко всем нам. В этих местах обнаружили древнее погребение, представляющее научный интерес. Как мы думаем: почему? Он оглядывает всех усталыми, но сейчас насмешливыми глазами.

— Кто отгадает, после победы возьму в археологическую экспедицию.

— До победы дожить надо,— выкашливает вместе с дымом Сашка.

— Пустое говоришь,— отрезает сапер,— такая великая страна, как наша, собирается с силами, и недалек час торжества...— Это он произносит без агитационного нажима, но меня осеняет: для бывшего археолога самое важное — вселить в нас веру.— Так как же, друзья, с моим вопросом?

Наиболее головастым в обоих десятых признан Игорь Королев. Он, чуть заикаясь, говорит:

— Главный интерес, видимо, в том, что обычно городища располагались возле рек, а тут до воды километров пять.

По довольному лицу военинженера ясно: Игорь попал в точку. Археолог хвалит его за сообразительность, а всех приглашает после войны на раскопки.

— За работу, друзья мои. Делу время, потехе час.

Земля все неподатливей. Беремся за кирки и ломы. Сбрасываем телогрейки. Кто-то натер волдыри. Появляется медсестра с брезентовой сумкой с красным крестом на ней и перевязывает пострадавших. Меня спасают перчатки, но в них дырка. Снимаем свитера. Всего-то проработали полдня, врылись только по пояс. Будто бетон долбим. Проходит немолодой, но и не старый сержант — сапер. Точно терпеливый заводской мастер, уверяет нас:

— Попривыкнем. Главное, не тушеваться и руки беречь, в нашем землекопском деле первая забота — о руках.

Работаем в одних рубашках, девочки — в лыжных куртках. Сдувая с высокого красивого лба прядь, Ира спрашивает о чем-то сержанта, и он, подойдя к нашему окопу, заглядывает:

— На одного бойца окопчик роется, девушка.

— На одного? Всего на одного?! — у Иры вытягивается лицо.— Впятером долбим — и полдела сделали...

Она раздосадована, едва не плачет. Сержант все понимает.

— А вы знаете, милая девушка,— со скрытой внутренней силой отвечает он,— что может сделать смелый красноармеец, да еще в добротном окопе, да на таком вот месте, где ему все видать, а немец как голый? Наш из трехлинеечки снизит любого нахального автоматчика, пока тот будет к нему подбираться. А бутылкой с горючей смесью или связкой гранат танк спалит либо подорвет. Если танк станет крутиться над бойцом, здешний грунт, на который вы в обиде, столь твердый, что танку не проутюжить окоп. Спасете вы солдату жизнь своей работой, а он вас оборонит. Оч-чень не напрасен ваш труд, вы уж поверьте.

Своей простотой и ясностью эти рассуждения необычайно убедительны. Мы притихаем. Сержант говорит языком войны. Не стращает, не ублажает. Война — это и труд. Открывались за словами сапера такие дела войны, о которых мы в газетах не читали.

— Значит, чем лучше окоп, тем смелее в нем боец? — это я вроде бы про себя произношу, но оказывается — вслух.

Большое, бурое от ветра лицо сержанта светлеет. Смотрит испытующе. Взгляд трудно выдерживать, однако я глаз не опускаю.

— А ты думал на войне как? Да на голом месте самый что ни на есть храбрец растеряется против своры автоматчиков или танка, который прет как очертелый. Смелость — это что? Это уверенность в себе — раз. В товарище — два. В оружии — три. И особо — в укрытии, которое спасает. Из него поражаешь фашиста, а сам жив остаешься. Кто лучше в бою будет: тот, кого на голом месте мины-пули просвистали, или тот, кто в окопчике переждал обстрел, меткими выстрелами нескольких вражеских солдат приземлил, а на остальных с боевыми товарищами по приказу командира или политрука в штыки ударил? Ясно — кто! Вот отсюда и рассуждайте, какова ваша роль...

Ну, спрашиваю я себя теперь: что особенное говорили военинженер, сержант-сапер? А вот запомнилось! Мы были незащищенно потрясены тяготами грозного года. Но рядом оказались люди, чья твердость, понимание обстановки, деловитая энергия незаметно на первый взгляд копили условия для перелома в войне, так трагично для нас начавшейся. Какую силу вселяли в нас такие люди! Без них мы бы наверняка растерялись.

...Приехала кухня и остановилась под горой. Мы хватаем (голод — не тетка) из своих вещевых мешков ложки, котелки, миски и бегом припускаемся по склону. Вспомнили, что ужасно голодны, а за работой позабывали об обеде.

Жадно едим тут же у кухни, усевшись на траву и поджав по-турецки ноги. Управляемся быстро. А чем помыть посуду? Воды-то нет. Срабатывает древний инстинкт: вытираем травою. Подходит сержант и одобрительно кивает: