Свадьба состоялась, с обеих сторон последовало бы­строе разочарование. Руфь, безумно влюбленная в мужа, была оскорблена и возмущена его ледяной холодностью, она не могла понять, что значат его сдержанность и яв­ное желание избегать ее присутствия. Когда в первый раз она позволила себе ласку и несколько слов любви, мрачный и удивленный взгляд, которым смерил ее Са­муил, обдал ее холодом. Отвергнутая молодая женщи­на как-будто примирилась со своей участью, но всей сво­ей пылкой душой она стремилась разгадать загадку и ломала себе голову над ее разрешением.

Самуил же горько раскаивался, что попал в сети хитрого Зильберштейна. Он чувствовал себя связанным, его тяготил жгучий взгляд Руфи, а страсть, которую она питала к нему, внушала отвращение. Невольно сравни­вал он страстную и демоническую красоту молодой еврейки с нежной, воздушной и обаятельной красотой Валерии, и сравнение это с каждым днем все более и более убеждало его в том, что чувства его к бывшей не­весте неизлечимы. Он презирал в себе эту слабость, но перестал бороться с ней, а стал искать утешения в тя­гостных, но сладких воспоминаниях о своем кратковре­менном счастье. Таким образом, еще до женитьбы за­крыл он помещение, приготовленное для Валерии, ничего в нем не тронув. В смежной комнате устроил он свой кабинет и, как часовой, сторожил дверь своего потерян­ного рая. Иногда входил он туда, садился перед портре­том Валерии и подолгу не сводил с него глаз, чувствуя, что одной ее улыбки, одного ее слова было бы доста­точно, чтобы снова повернуть его к ее ногам.

Таково было положение дел, когда дня через четыре после свадьбы Самуил получил письмо от отца фон- Роте, в котором тот сообщал ему, что опасно заболел в Риме и был задержан там долее предполагаемого сро­ка. Возвратясь в Пешт, он с глубоким прискорбием уз­нал о событиях, совершившихся в его отсутствие, и весь­ма желая с ним повидаться, просит назначить день и час для этого визита.

  Самуил поспешно ответил, что ему будет очень при­ятно принять его преподобие завтра утром и что, в свою очередь, он сам очень желал бы с ним побеседовать.

Фон-Роте явился в назначенный час, и Самуил принял его в той же самой комнате, где они занимались изучени­ем догматов христианской веры и где произошла ужасная сцена с главным раввином города Пешта. Оба глубоко взволнованные, они дружески пожали друг другу руки.

—   Очень рад вас видеть, преподобный отец,— сказал Самуил, усаживая в кресло своего почетного гостя.— Благодарю вас за посещение, которое, надеюсь, не бу­дет последним, хотя затаенное ваше желание обратить меня в христианство не имеет уже никакого значения и шанса на успех,— присовокупил он с грустной улыбкой.

—   Как это вы догадались? — спросил священник с удивлением.— Впрочем, сознаюсь, это правда. Вы были моим лучшим учеником и так твердо стояли на пути спасения, что я не мог верить, чтобы утрата женщины могла совратить вас с этого пути.

—   Трудно верится, что религия, имеющая так ма­ло влияния на своих последователей, не могущая вну­шить им даже простого уважения к данному слову, есть единственная, обеспечивающая спасение души. Имеет ли смысл проповедовать смирение, благочестие, любовь к людям и нарушать данное слово, быть гордым и пре­зирать ближнего? Но успокойтесь, отец Мартин, я от­вергаю не собственно католическое исповедание, но и вся­кую другую религию, начиная с моей. Измена графини Маркош отрезвила меня наконец и возвратила к более здоровому мировоззрению. Наука давно озарила истин­ным светом эти смутные легенды, завещанные нам неве­жеством и простодушной верой наших предков. Я ува­жаю ваши идеи, отец мой, но не могу отвергать очевид­ность, ежедневно подтверждаемую удивительными от­крытиями. И я твердо убежден, что нет ни бога, ни Провидения, ни рая, ни ада, ни наказания, ни награды. Иисус, как и Моисей, были философы-идеалисты, время которых минуло.

В действительности же нет ничего, кроме материи, которой управляют неизменные законы. Известное соче­тание атомов случайно создает нас, а смерть рассеивает эти атомы в необъятном пространстве первобытной ма­терии, послужившей нашему происхождению. То, что вы называете душой, то, что мыслит и работает в нас, есть чисто психофизическое действие. Мысль есть результат работы моего мозга, подобно тому, как слезы — выделе­ния слезной железы.

—   Перестаньте! Перестаньте! — остановил его отец Мартин, слушавший его с возрастающим беспокойст­вом.— Беспредельная преданность, самопожертвование, любовь — все это, по вашему мнению, результат дейст­вия мозга, подобно действию желудка? Это нелепо!

—  Нисколько, отец мой, и пагубная любовь, терзаю­щая меня, служит, напротив, доказательством того, что я говорю. Если бы она исходила от души, то такое мно­жество оскорблений и сила моей воли уничтожили бы ее; но я не могу победить ее потому, что это органичес­кая болезнь, корень которой наука еще не исследовала и которую мало-помалу удалит лишь обновление ато­мов, составляющих мое тело.

Священник поднял с ужасом руки.

—  Довольно! Эта опасная тема внушает мне отвра­щение. Всю мою жизнь я веровал в бога и не откажусь от него на старости лет. Ах! Эти ученые и их проклятые науки! Они делают людей преступниками, уничтожая всякое добро и благородные стремления и заставляя их пренебрегать небесным правосудием до тех пор, пока оно не поразит их. Но и сомневаться в существовании дьявола я никак не могу, видя, как вы им одержимы.

И старик осенил себя крестным знамением, а Саму­ил от души расхохотался.

—  Поговорим о другом, мой юный друг. Я поздрав­ляю вас с приобретением баронского титула. Как, это вас не радует более? Ну, ваши дети этим воспользуют­ся. Но, кстати, скажите мне, если не найдете мой вопрос нескромным, каким образом, все еще любя Валерию, вы могли жениться на другой? Ведь чувства, которые вы ей обязаны выказывать, не могут быть искренними.

—  Вы правы, отец мой,— ответил Самуил после ми­нутного молчания,— эта женитьба — безумие, которое я горько оплакиваю. Ах! Если бы вы тогда были в Пеш- те, чувство милосердия привело бы вас к моей постели и тогда бы этого не случилось; я был одинок, покинут, а два хитрых человека, пользуясь минутой слабости, искусно окрутили меня. Но, что сделано, то сделано, и я должен выносить женщину, которую никогда не буду в силах полюбить. Сердце мое умерло... Но она украше­ние моего дома, и произведет на свет множество детей, которые увеличат мои миллионы, а мы, таким образом, оба не напрасно проживем на свете.

Шум падения чего-то тяжелого у дверей заставил их обоих повернуть головы.

—  Что это? Нас кажется, подслушивали,— вставая и весь вспыхнув сказал Самуил.

Он быстро подошел к дверям, отдернул портьеру и остановился в удивлении, увидев Руфь, распростертую без чувств на ковре.

— Нас подслушивала не прислуга, а моя жена,— иро­нически проговорил он, возвращаясь к гостю.— Она, ве­роятно, слышала мои последние слова. Очень жаль, но, может быть, это невольное объяснение научит ее как ей следует держаться на будущее время.

Священник, надев очки, также подошел и стал рас­сматривать помертвевшее лицо молодой женщины.

—   Она очень красива, и я вам скажу, друг мой, что нехорошо быть таким жестоким,— заметил старик, по­хлопывая банкира по плечу.— Она не виновата в интри­гах своих родственников и в измене Валерии, и, верно ваши слова больно поразили ее, если она лишилась чувств. Вам бы следовало отнести ее в комнату, чтобы устранить болтовню и любопытство слуг, которые не должны знать о вашем несогласии.

Не говоря ни слова, Самуил наклонился, поднял Руфь, отнес ее в комнату, а затем снова возвратился к отцу фон-Роте.

—   Ну что, пришла она в себя? — спросил тот с уча­стием.

—    Нет, но теперь горничная оказывает ей помощь. Сядьте и будем продолжать наш разговор; этот не­счастный случай прервал его в ту минуту, когда я хотел обратиться к вам с просьбой.

—   Я вас слушаю, сын мой.

—   Я уже признался вам, что я ни еврей, ни христиа­нин, и что не верю ни в бога, ни в черта. Но несмотря на все это, мне жаль тех несчастных, которых случай­ность рождения обрекает на нищету, а потому, прошу вас, согласитесь принимать от меня помесячно некото­рую сумму для бедных, увечных и сирот, вы знаете мно­го таких... Если золото атеиста внушает вам отвраще­ние, вы можете смыть его святой водой! — заключил он, лукаво улыбаясь.