Она торопливо вышла из кабинета и вернулась к се­бе. Хотя дверь она не могла запереть, это ее не испуга­ло. Ну, просто подумает, что забыл замкнуть, решила она. С четверть часа спустя после раздумья она, каза­лось, на что-то решилась.

—  Сегодня, сеньора Джемма, вы не поедете на сви­дание,— прошептала она.— Эту записку я пошлю ва­шему старику-мужу, а так как сеньор Джакомо, гово­рят, ревнив, как турок, то он примет меры, чтобы при­готовить вам дома приятное тет-а-тет, между тем как я разыграю вашу роль на балу. О, изменник! Наконец-то ты пойман и я увижу тебя без ледяной маски бесстрас­тия и услышу как звучат твои слова любви.

С пылающим лицом Руфь села к бюро и, изменив почерк, написала: «Если вы дорожите вашей женой, не пускайте ее ехать сегодня на бал в оперу. Прилагае­мая записка докажет вам, что это совет друга.»

Положив оба листка в конверт и адресовав его Джа­комо Торелли, она пришла к себе в спальню, взяла с туалета хорошенькую с бирюзой брошку и позвонила горничной.

—  Лизхен, хочешь верно послужить мне и поклясть­ся в вечном молчании обо всем, что я велю тебе сегод­ня сделать? Ты не будешь в этом раскаиваться.

Хорошенькое, оживленное лицо камеристки озари­лось радостной улыбкой, а ее хитрые глаза заметили брошку в руках госпожи.

—  Ах, баронесса! Можете ли вы сомневаться в моем усердии служить вам? Конечно, я буду молчать как рыба!

—  Хорошо! Возьми эту брошку за добрую готов­ность, а теперь слушай, в чем дело. Прежде всего ты должна ловко доставить это письмо синьору Торелли. Можешь ты это сделать?

—  Очень легко, я хорошо знакома с его камердине­ром.и другим его лакеем.

—  Затем ты должна мне достать хорошее черное домино и маску. Позаботься так же, чтобы садовая ка­литка, через которую я выйду, оставалась не запертой всю ночь, чтобы я могла свободно вернуться, никого не беспокоя. В одиннадцать часов я оденусь, и ты прово­дишь меня до фиакра. Если ты все хорошо устроишь, то завтра получишь от меня еще награду.

С лихорадочным нетерпением ждала Руфь вечера, заранее наслаждаясь неприятным разочарованием му­жа, когда он узнает, что имел любовное свидание со своей женой. Сердце ее билось радостной надеждой об­личить, наконец, человека, который ежедневно оскорб­лял ее своей холодностью. Бедная Руфь! Знай она, что Самуил просто нашел однажды на лестнице эту преда­тельскую записку, оброненную той, что должна была до­ставить ее по назначению, то, конечно, отказалась бы от своего намерения.

Между тем она наряжалась самым тщательным об­разом, желая быть красивой, когда снимет маску, и ее последний взгляд, брошенный в зеркало, убедил ее, что в черном платье, покрытом кружевами, с жемчугом на шее и в черных волосах она была удивительно хороша. Затем она надела домино, закуталась в шубу и в сопро­вождении горничной спустилась в сад.

Аллея, которая вела к калитке, всегда содержалась в порядке, даже зимой, ибо ею пользовались садовники. Беспрепятственно вышла она в переулок, в конце кото­рого ее ожидал фиакр, и несколько минут спустя карета остановилась у подъезда оперы.

Было двенадцать часов ночи, и экипажи беспрерывно подъезжали один за другим. С трепещущим сердцем Руфь вошла в залу, залитую светом. Гул нарядной и оживленной толпы, теснившейся вокруг нее, говор и смех, порой смелое обращение к щегольскому домино, все это кружило ей голову, но собрав все силы, она про­бралась к условленному месту и оперлась на колонну. Ей не пришлось долго ждать, она увидела вскоре изящ­ную фигуру Мефистофеля, пробиравшегося сквозь тол­пу, направляясь к ней. На нем был традиционный в этом случае костюм красного бархата, плащ с капюшо­ном и шпага, а на голове кожаная зубчатая шапочка, плотно облегающая лицо и скрывающая всю осталь­ную часть головы. У пояса, отделанного золотом, кра­совалась пунцовая роза.

Нервная дрожь пробежала по телу Руфи. Она, ка­залось, узнала Самуила. Без сомнения, плотно облегаю­щий костюм, обрисовывая красивые формы, значитель­но изменил его наружность. Он казался выше ростом, но рука была его — узкая, с длинными пальцами, затянутая белой перчаткой. Его же большие черные глаза, она не могла ошибиться, блестели из-под маски. В эту минуту. Мефистофель, проходя мимо, касаясь ее, ук­радкой вложил ей в руку записку и, не поворачиваясь, скрылся в толпе.

Руфь отошла в отдаленный уголок и прочла с удив­лением строки, наскоро набросанные карандашом: «Рудольф узнал о нашем свидании и наблюдает; нам на­до удалиться. Подожди меня внизу большой лестницы, я сейчас приду к тебе».

—   Должно быть какой-нибудь другой любовник и почитатель, и почтенный г-н Мейер боится его ревнос­ти,— думала Руфь, направляясь к выходу.

На половине лестницы Мефистофель догнал ее.

—   Джемма! — прошептал он, подавая ей руку.

Молодая женщина молча оперлась на предложенную руку, дала надеть на себя шубу и пошла со своим спут­ником. Он посадил ее в карету, стоявшую в стороне; за­тем сел возле нее и через окно отдал приказание кучеру. Руфь вздрогнула, звук голоса показался ей незнакомым.

—   Он нарочно изменил голос,— успокоила она себя, В эту минуту сосед привлек ее к себе и страстно про­шептал:

—   Джемма, дорогая моя!

Неприятное чувство досады и неловкости овладело молодой женщиной: этот Самуил так мало был похож на Самуила, которого она знала! Впрочем ей некогда было долго размышлять, карета мчалась быстро, останови­лась у маленького бокового подъезда большого дома, фасад которого был освещен. Мефистофель вышел, но прежде чем он успел позвонить, дверь отворилась и от­крыла лестницу, устланную ковром и украшенную цве­тами. Лакей в белом галстуке подбежал к карете, что­бы помочь Руфи выйти.

Отдав вполголоса приказание лакею, Мефистофель подал руку своей даме и провел ее в помещение, состояв­шее из двух роскошно меблированных комнат. Они сня­ли шубы, и лакей, подав холодный ужин, фрукты, пи­рожное и вино, удалился.

—   Приближается минута  объяснения,— подумала Руфь, садясь и с любопытством наблюдая за своим кавалером, который, стоя перед зеркалом, отстегивал шпагу. Затем он снял маску, и молодая женщина с ужа­сом увидела совсем незнакомое лицо, густо окаймлен­ное русыми вьющимися волосами.

Она вскрикнула и поднялась с кресла. Это воскли­цание заставило Рауля, а это был он, с удивлением ог­лянуться.

—  Какая ты сегодня странная, моя милая Джемма,— сказал он смеясь,— отчего ты кричишь, словно ты меня боишься?

—  Умоляю вас, — воскликнула Руфь вне себя, — дай­те мне уйти. Я была введена в заблуждение и приняла вас за другого.

Удивление князя все более и более усиливалось.

—  Мне очень приятна эта ошибка,— сказал он полу­шутя, полусердясь.— Но вы не подумали о том, что го­ворите. Вы забываете, что добровольно последовали за мной, ответили на имя Джеммы и на вас условлен­ный знак, следовательно, тут не может быть никакой ошибки. Итак, моя красавица, брось ты эти шутки и бу­дем ужинать.

Он подошел к молодой женщине и стал снимать перчатки с ее рук.

—  Будьте великодушны,— умоляла Руфь, стараясь освободиться,— не удерживайте меня. Клянусь вам, что я не сеньора Торелли и что я приняла вас за другого.

—   В таком случае, сударыня, я был бы дурак, если бы не воспользовался счастьем, которое мне посылает случай! — возразил любезно Рауль.— Я уверен, что вы красивее Джеммы Торелли. А я настолько скромен, что готов любить вас, не зная, кто вы. Но пока мы не по­ужинаем, дверь эта не откроется.

—   Вы безжалостны! — прошептала глухим голосом Руфь.— Но делать нечего, если вы обещаете мне после ужина не удерживать меня, то я останусь.

—  Благодарю вас за эту первую уступку, прекрасная незнакомка. Сядем. Но как же я должен называть вас? — сказал Рауль, избегая прямого ответа.

—  Зовите меня Джеммой, так как это злополучное имя свело нас.

Услуживая своей даме и мало-помалу увлекая ее блестящей остроумной беседой, Рауль всматривался в нее, все более и более заинтересованный. Дорогой жем­чуг, украшавший ее шею и голову, доказывал ему, что он имеет дело с богатой женщиной, а манеры и речь, что женщина эта принадлежит к обществу. Все в ней, что только можно было видеть, обличало молодость и красоту. Кто же это мог быть?