Он остался один, и неодолимое желание высказать­ся, вылить свое горе испытанному, преданному другу заставило его подумать о матери.

Старая княгиня занимала в одном из предместий не­большой дом, окруженный садом. Ей было предписано жить вне города, так как последние четыре года ее здо­ровье очень пострадало. Она перестала владеть нога­ми, и изнурительная лихорадка подорвала ее силы. Прекрасное утро несколько оживило ее, и она велела вывезти свое кресло в сад, под тень сирени.

Когда вошел Рауль, она тотчас заметила, что он расстроен.

—  Милая моя,— обратилась она к лектрисе,— пой­дите отдохните, пока Рауль со мной. Вы много читали сегодня.

Едва высокая худощавая фигура скрылась в конце аллеи, она взяла руку сына и привлекла его к себе.

—  Сядь здесь, у моих ног,— нежно сказала она,— и поговорим откровенно, как было, когда ты был ребенком и приходил поверять мне, своему единственному дру­гу, все свои радости и печали.

Рауль прижал к губам худую, прозрачную руку ма­тери.

—  Да, дорогая моя, я пришел, чтобы открыть тебе мою душу, поведать тебе о моих заблуждениях и моей печали. Я очень изменился с тех пор, как женат, и уже не тот добрый, невинный мальчик, таким ты меня вос­питала. Я наделал много дурного, я так несчастлив.

Голос его оборвался, и он опустил голову на колени матери. Она ласково откинула рукой его шелковистые волосы, и, целуя его лоб, со вздохом сказала:

— Я давно заметила, что глаза твои не светятся

счастьем. Я боюсь, что может в слепом увлечении, же­лая во что бы то ни стало составить твое счастье, я уте­шила печаль и тем лишила тебя возможности быть сча­стливым в зрелом возрасте.

—   Дорогая матушка, не упрекай себя ни в чем! Я знаю, что у тебя была одна цель — мое счастье. Но теперь ты должна сказать мне правду, знала ли ты, что Валерия меня не любит и что сердце ее принадлежало другому. Мне необходимо знать истину, мне необходи­мы твои советы, чтобы привести в порядок хаос, господ­ствующий в моей душе и не дающий мне покоя.

—  Да, теперь я сознаю, какая дерзость со стороны человека воображать, что при его слепоте, при всей ог­раниченности он может подчинить себе обстоятельства своим истинным желаниям. Твоя болезнь тогда, дорогой мой, и страх потерять тебя сводили меня с ума. Доктор объявил, что реакция, вызванная радостью, только и может тебя спасти. Поэтому-то я и добилась привести невесту к твоему изголовью.

В коротких словах, но ничего не пропуская, сообщи­ла она ему все предшествующие его женитьбе события, но когда она в своем рассказе дошла до случая в день свадьбы, когда Рудольф едва успел спасти свою сестру от смерти, вытащив ее из пруда (в чем ей повинилась Антуанетта), Рауль вспыхнул.

—   О! — воскликнул он, дрожа от негодования.— Ес­ли бы я знал, что она становилась рядом со мной пе­ред алтарем, только что вырвавшись из объятий своего возлюбленного, я оттолкнул бы ее руку. Ничто не оста­новило бы меня! Она побоялась огласки, но у нее доста­точно смелости обмануть мое доверие и посрамить мою честь.

—   Ты увлекаешься, друг мой! Романтическая нату­ра Валерии толкнула ее на этот роковой шаг. Она хо­тела оправдаться перед человеком, которого она поки­нула и считала погибшим из-за любви к ней, но никог­да не могла она дойти до того, чтобы изменить тебе. Я считаю ее неспособной унизиться до такой степени, чтобы завести любовника.

—   Ошибаешься ты, матушка, если веришь всему это­му,— сказал Рауль, и слезы гнева выступили у него на глазах.— Надо быть очень близкой с человеком, чтобы бежать в дом ею же отвергнутого жениха в подвенечном платье. Я не поймал ее с поличным, но убежден, что мое счастье поругано, ибо явное доказательство ее измены существует. Теперь выслушай, в свою очередь, меня и ты согласишься со мной.

Он с волнением рассказал матери подробности своей супружеской жизни, признался во всех увлечениях, в злополучной связи с женой Мейера и ее последствиях. Затем сообщил ей об отказе Самуила драться с ним ради спокойствия Валерии, о поразившем его сходстве с его ребенком и об обмороке Валерии при известии о смерти барона.

—  Потому что,— прибавил он,— не падают же в об­морок, узнав о смерти человека, которого когда-то лю­били, а затем не видели четыре года.

Затем он в нескольких словах передал разговор с Гильбертом и меры, чтобы обеспечить, по возможности, будущее Руфи и ее ребенка.

—   Видишь ли, матушка, он выгнал из дому свою преступную жену,— заключил он, стиснув зубы.— Мало того, он счел себя вправе убить ее, чтобы уничтожить вместе с ней незаконного ребенка. А я? Неужели я дол­жен безропотно отдавать мое назапятнанное имя и мой титул чужому ребенку, да еще ребенку еврея? Да есть ли достаточное наказание изменнице?

—  Рауль, дитя мое. ты преувеличиваешь. Внутрен­ний голос говорит мне, что Валерия невинна. При ее чуткой, впечатлительной натуре могло случиться, что думая часто о бывшем женихе, она невольно передала ему злополучное сходство с Мейером. Можно ли по такому шаткому подозрению обвинять жену? Мейер пос­ле длительного отсутствия уличил жену в неверности. Будь у тебя такие же доказательства против Валерии, я бы первая сказала тебе — разведись. А потому, прошу тебя, Рауль, отбрось всякие сомнения и не отталкивай от себя ребенка, который все же твой сын. Амедей лю­бит тебя еще больше, чем свою мать. Он весь оживля­ется, едва заслышит твои шаги. Лишь голос крови мо­жет так сильно привлекать ребенка к тебе.

—  Ах, как бы я хотел тебе верить,— проговорил Рауль, глубоко вздыхая.— Хорошо, последую твоему со­вету и буду молчать, но счастье ко мне, тем не менее, не вернется, оно разрушено. Неодолимая преграда стала между мной и моей женой, всегда рассеянной и равно­душной. А так как я знаю, о ком она задумывается, то и я избегаю ее, ища любви вне супружества и чувствуя себя везде лучше, чем дома.

—  Нет, нет, Рауль! Обещай мне бросить любовные похождения, которые могут погубить тебя. Старайся, напротив, примириться с женой и привлечь ее к себе, не взирая на неудовлетворенную любовь, ища спокой­ствия в честной мирной жизни и в исполнении своего долга. Затем, навещай меня как можно чаще. Видеть тебя теперь мое единственное счастье, и я чувствую, что недолго буду им пользоваться. Твой отец зовет меня к себе, силы мои слабеют с каждым днем, и я знаю, что дни мои сочтены,

—  Матушка, не говорите о разлуке. Что станется со мной, одиноким, покинутым, никем не любимым,— вос­кликнул вне себя Рауль.— Нет, нет, ты не можешь, ты не должна умирать, а я не в силах перенести потери всего разом.

Испуганная отчаянием сына, княгиня откинулась, бледная, на подушки, а Рауль бросился к ней:

—  Тебе худо?

—   Нет, дитя мое, но горе твое при мысли о разлуке сильно взволновало меня. Если бы от меня зависело, разве я покинула бы тебя? Успокойся, дитя мое, мы должны покориться воле Создателя. Впрочем, смерть не есть разлука навеки; душа, отделившись от тела, на­чинает жить иной жизнью, и моя любовь переживет мое бренное тело. Я буду с тобой, буду видеть тебя, и может быть, ты будешь это знать и чувствовать.

Рауль слушал молча. Он снова сел на табурет и спрятал голову в колени матери. При последних словах он выпрямился и горько сказал:

—  Чтобы утешить меня, ты хочешь заставить меня верить невозможному. Никогда никто из отошедших не возвращался на землю, чтобы словом ласки смягчить скорбь покинутых или дать им добрый совет.

Княгиня выпрямилась и выражение торжественной важности озарило ее лицо.

—  Я непоколебимо уверена в том, что тебе сказала. Теперь настал момент сообщить тебе о случае, доказав­шем мне, что наши дорогие отошедшие находятся близ нас и могут иногда входить с нами в контакт.— Помол­чав с минуту, она продолжала:

—  Ты знаешь, как я любила твоего отца. Его смерть едва не свела меня с ума. В отчаянии я отреклась от жизни и света, забыла тебя в моей эгоистической скор­би. Я проводила целые дни в молельне, обтянутой чер­ным сукном. Там, сидя в кресле, я не сводила глаз с