—   Эти комнаты предназначались не для меня, а для моей бывшей невесты, теперь княгини Валерии Орохай,— ответил Самуил, пододвигая кресло своему посети­телю.— Движимый своей безумной и неизлечимой лю­бовью, я храню воспоминание о мимолетной любви. Здесь, где я надеялся жить счастливо с женщиной, ко­торая, так сказать, толкнула меня на путь зла, я и хо­чу, отец Мартин, открыть вам свою душу. Перед этим символом Искупления, веру которого принимаю,— он по­ложил руку на крест,— я надеюсь на Его милосердие и прощение, хочу исповедовать свои грехи.

—   Говорите, сын мой,— сказал священник, осеняя себя крестным знамением.— Милосердие Божье беско­нечно, и нет такого преступления, которого не искупи­ло бы раскаяние.

Самуил облокотился и с минуту сидел, закрыв ли­цо руками. Победив эту минуту слабости, он поднял го­лову и тихим голосом, ничего не пропуская, описал ду­ховнику своде жизнь: историю своей любви к Валерии, муки ревности, которые он вынес до и после за­мужества, собственное свое супружество, а затем рас­сказал, как Рауль нанес ему незаслуженно оскорбление на балу барона Кирхберга, чем поднял в его душе бе­шеную и дикую жажду мщения. После того Самуил признался, какой дьявольский замысел внушила ему одновременная беременность обеих молодых женщин, как он подменил детей с твердым намерением воспитать сы­на князя как настоящего еврея-ростовщика и сделать из него «отверженного», наделенного всеми теми недо­статками, которые незаслуженно приписывали ему само­му. Нисколько и ни в чем себя не оправдывая, он рас­сказал, как Руфь сделалась любовницей Рауля, как, несмотря на положение виновной, он безжалостно при­говорил ее к смерти, и как Руфь вызвала пожар, чтобы прикрыть им свое бегство и кражу бриллиантов.

Все более и более волнуясь этими воспоминаниями, он описал свою несчастную жизнь и ее пустоту, так как самый план мщения был разрушен той страшной лю­бовью, которую он почувствовал к украденному ребенку, свое намерение самоубийством избежать ответственности перед людьми и некоторое утешение, которое находил в убеждении, что за пределами земной жизни нет ничего.

—   И в то время,— заключил банкир,— когда я был убежден, что человек ничто иное, как материя, голос моего умершего отца доказал мне существование жиз­ни за гробом. И вот, отец Мартин, чтобы загладить хо­тя бы часть этого зла, которое совершил, я делаюсь христианином, возвращаю похищенному ребенку его ро­дителей, и сам не буду разделен с моим сыном различ- гым вероисповеданием. Примет ли Бог мое раскаяние и в решительный момент дарует ли мне силу победить иску­шение посягнуть на свою жизнь? Это покажет будущее...

Он замолчал и поник головой.

С ужасом, изумлением и участием выслушал священник длинный рассказ банкира.

—  Ужасные бездны раскрывают разнузданные страс­ти в душе человека, вы это испытали, сын мой. В ослеп­лении вашем вы пожертвовали жажде мщения невинное создание, которому дали жизнь. Какая будущность ожи­дала несчастного ребенка, если бы тайну обнаружили, а вы привели в исполнение ваше злостное намерение и сделали бы его вдвойне сиротой? Нет, нет, не хочу и думать, что вы усугубите тяжесть вашего преступления. Оно уже дало весьма печальные плоды и заставило бедную Валерию жестоко поплатиться за измену вам. Да, сын мой, я должен вам сказать, что давно затаен­ная ревность бушевала в сердце князя, случай заставил его заметить удивительное сходство между вами и тем, кого он считал своим ребенком, но в котором нет ни одной черты его мнимых родителей. Тогда он заподоз­рил Валерию в измене и к завершению несчастья на­шел в медальоне, который всегда носила молодая кня­гиня, ваш портрет, спрятанный под его портретом. Пос­ле этого видного доказательства князь заявил старому графу и Рудольфу, что жена его изменила и покрыла его именем прелюбодеяние. Он покинул ее. Лишь прось­ба умершей матери удержала его от скандального про­цесса. Родные княгини до сих пор считают ее виновной, и я сам не мог додуматься до настоящего решения загадки.

Самуил вскочил с кресла бледный и потрясенный.

—  О, несчастная! Помимо своей воли я мстил тебе и так жестоко! — воскликнул он, схватив себя обеими руками за голову.— Мое преступление наложило пятно на честь женщины? Нет, этого я не желал!..

—   Пусть это, сын мой, докажет вам еще раз, как бес­сильна и слепа воля человека. Преклонитесь перед не­исповедимыми судьбами Господа, который иногда до­пускает преступление для того, чтобы оно послужило испытанием и направлением Его чад. Взгляните, как рука Господня употребила ваши собственные страсти на то, чтобы привлечь вас к познанию Бога, а, следовательно, к нравственному совершенствованию. Покаяние приве­ло вас к христианской вере и спасло вашу душу от безд­ны безверия. Безумную гордость Рауля, которая вну­шила ему считать себя выше других по праву проис­хождения, Бог наказал, толкнув его на преступление — связь с женой человека, которого он несправедливо ос­корбил, а Валерия, не имеющая смелости сдержать сло­во, данное избраннику своего сердца, терпит поругание, хотя и несправедливое, своей чести.

—Но мысль, что я причинил ей так много зла, страш­но мучает меня,— прошептал Самуил.

— Таковы всегда последствия дурных поступков. Но позвольте вам сказать, сын мой, что не бесплодными сожалениями, а делом должны вы искупить вину вашу. Окружив глубокой отцовской заботой и любовью похи­щенного ребенка, воспитав его религиозным, щедрым, который бы достойно для ближних пользовался огром­ным состоянием, оставленным вами ему, вы загладите в большей" мере вашу перед ним вину, потому что не имя и не общественное положение делают человека сча­стливым и составляют его заслугу перед Творцом. Я бу­ду усердно молиться, чтобы милосердие Божье не об­наружило вашего преступления, помогло бы Раулю и Валерии честно выполнить свои обязанности относитель­но Амедея и даровало бы вашей душе спокойствие, по­корность и силу долга.

Самуил желал, чтобы его обращение в христианство прошло как можно тише; ему неприятно, что опять пой­дут на его счет новые пересуды. Потому он решил, что таинство совершится без всяких пышностей в малень­кой церкви, где служит отец Мартин, тотчас после обед­ни и лишь в присутствии необходимых свидетелей. Ба­рон Кирхберг, единственный из христиан его знакомый, внушающий симпатию, был в отсутствии, но через по­средство фон-Роте члены одной очень почтенной семьи из его прихожан согласились быть восприемниками мил­лионера и его сына. То был отставной офицер, прожива­ющий на свою скромную пенсию с женой и замужней дочерью, выданной за какого-то мелкого чиновника. Эти простые и скромные люди приняли неофитов с самой ис­кренней приветливостью и восхищались красотой ребенка.

Наконец настал день крестин.

Самуил, сосредоточенней и умиленный сердцем, был так спокоен, как уже не был давно. После церемонии он взял на руки маленького Эгона со странным слож­ным чувством и поцеловал его розовый ротик и пепель­ные кудри; ему казалось, что он возвратил ребенку ча­стицу того, что у него отнял.

Он умышленна избрал для ребенка имя Эгон, его деда с материнской стороны. Сам же он принял имя своего крестного отца Гуго: этим именем мы и будем теперь его называть. Из церкви все присутствующие поехали к банкиру, где их ожидал превосходный завт­рак, оживленный искренним весельем. Отец Роте, каза­лось, забыл исповедь бывшего Самуила; его почтенное лицо сияло радостью и самым лучшим настроением духа.

Когда все собрались в зале, Гуго поднес дамам на память об этом знаменитом дне жизни два убора, кото­рые некогда Валерия и Антуанетта ему возвратили. Та­кой подарок представлял целое состояние для скромной бедной семьи. Дамы были восхищены, и дочь, милая, простодушная женщина, тотчас же спросила у своего крестника — не обидится ли он, если она обменяет у ювелира эти слишком роскошные бриллианты на соот­ветствующую сумму денег. Гуго ответил смеясь, что, конечно, она может делать со своим подарком, что за­хочет, и целуя ее руку, присовокупил:

—   Когда вы будете матерью, моя милейшая крест­ная, то, надеюсь, вы позволите мне отплатить вам тем же и быть крестным отцом вашего ребенка, «настоя­щим» крестным отцом, который поможет ему преодолеть трудности жизненного пути.