—  Завтра ты будешь со мной, мы будем вместе сто­рожить золото и поделим его,— насмешливо сказал он мне. — Затем я лишился чувств.

Охваченная ужасом Марта, хотела встать и бежать, но силы ей изменили, и она упала в обморок. Когда, бла­годаря заботам негритянки, она пришла в себя, Андрей был уже мертв. Тотчас после погребения, Марта поспеш­но переселилась в тот городок, где жила до своего вто­ричного замужества. Мысли ее мешались, она начинала бояться полученных от банкира денег, на которых, ка­залось, тяготело проклятие. Сознание, что она была женой убийцы Стефана, внушало ей отвращение к самой себе. Ее терзала совесть, а в несчастьях, ее поразивших, она видела кару Божью за похищение христианского ре­бенка, которого она отдала еврею, лишив его крещения и других таинств.

Спасаясь точно от преследования духов, она прода­ла все и без определенного намерения уехала в Нью- Йорк. Там, вдали от этого ужасного места, она надея­лась снова приобрести душевный покой, отдавшись своему ребенку. Часть дороги ей пришлось ехать на паро­ходе, и вот на вторую ночь плавания случилось не­счастье. Встречный пароход так сильно столкнулся с тем, на котором ехала Марта, что последний был раз­бит и пошел ко дну, лишь малую часть пассажиров уда­лось спасти и принять на другой пароход, хотя и по­врежденный, но вынесший удары. В числе спасенных была и Марта, но ее ребенок утонул, а из всего иму­щества ее у нее остался лишь кожаный мешочек, кото­рый она в минуту катастрофы инстинктивно надела на шею. В нем были ее бумаги, деньги на дорогу и неко­торые золотые вещи, подаренные ей Валерией в течение ее службы и полученные при уходе.

Нравственно убитая, Марта кроме того опасно про­студилась во время страшной катастрофы и по приезде в Нью-Йорк была помещена в больницу. У нее обна­ружилось воспаление легких и кишок.

Она не умерла, но здоровье ее было разрушено. Изнурительная лихорадка и приливы крови быстро вели ее к могиле. Терзаемая угрызениями совести, Марта призвала священника и исповедала ему все, а священ­ник, суровый фанатик, пришел в ужас при мысли, что христианский ребенок обречен на духовную гибель в руках еврея. Он грозил Марте огнем геенны и вечным мучением, если она не искупит своего преступления пол­ным признанием перед родителями ребенка.

Отпущение грехов он дал ей лишь после того, как она поклялась ему крестом, что тотчас отправится в Пешт. Священник даже сам достал ей необходимые на дорогу деньги, посадил на пароход и без ее ведома напи­сал отцу фон-Роте, которого та ему назвала. В письме своем он намекнул на тайну и просил употребить все возможное влияние, чтобы исторгнуть у несчастной признание в ужасном, неслыханном преступлении.

Разбитая душой и телом, молодая женщина высади­лась в Бремене и, не теряя ни минуты, поехала в Пешт. Теперь она уже жаждала суда и наказания людского, чтобы тем избавиться от вечного проклятия.

Было прекрасное майское утро, и солнце радостно золотило кусты цветущих роз, расставленных на ступе­нях террасы, ведущей в апартаменты княгини Орохай. На диване у окна, защищенного полосатой шелковой материей, сидели хозяйка и Антуанетта, пришедшая на­вестить Валерию, зная, что она одна, так как Рауль, возвратившийся в полк после примирения с женой, дол­жен был смениться с дежурства только после полудня.

—  Не знаете ли, Марго, Амедей уже за уроком?

—  Да, ваша светлость, молодой князь с гувернером в готическом павильоне. Ян относил туда книги и тетради.

Валерия взяла со стола корзинку с вишнями.

—  Отнесите это в беседку и скажите, что я посылаю им для подкрепления сил.

Разговор их был прерван приходом няни с малень­ким Раулем. Это был прелестный мальчуган, белый и розовый, с большими черными бархатными глазами и густыми пепельными кудрями. Антуанетта занялась ма­люткой.

—  Ты не боишься оставлять детей одних в деревне на два дня?— спросила Валерия.— Рудольф не ждал тебя, потому что вчера еще утром говорил, что надеется получить сегодня отпуск и ехать к тебе.

—  Я сама приехала за моим повелителем, чтобы его не задержал какой-нибудь товарищ,— смеясь, ответила графиня.— А за детей я спокойна, г-жа Рибо такая на­дежная, что бережет их не хуже меня. Я прилетела провести с тобой день. Затем Рудольф заедет за мной, мы отобедаем вместе, а вечером уедем в деревню как новобрачная парочка.

Приласкав ребенка, Валерия отпустила его гулять. Антуанетта, проводив малютку глазами, сказала, смеясь:

—  Этот беленький русый бутуз — настоящий порт­рет Рауля в миниатюре. Теперь видно, что ты всецело любишь своего мужа и что мысли твои в момент рож­дения ребенка никуда не уносились.

Валерия сильно покраснела.

—  Слава богу! За какую же вину все представители князей Орохай были бы осуждены на еврейский тип. Довольно и того, что Амедей обезображен.

—  Обезображен? Та, та, та! Пожалуйста не горя­чись и будь справедлива. Амедей — великолепен и со временем будет красивым малым, столь же опасным, как и оригинал, копией которого он является. Кстати, позавчера я встретила Мейера, который ехал верхом в Рюденгорф, и мы раскланялись, то есть собственно го­воря я поклонилась ему первая, чтобы показать, что я уважаю его. Я нашла, что он очень изменился: поблед­нел и имел утомленный, убитый мрачный вид.

—  Бедный Самуил, помимо своей воли я разбила ему жизнь,— с грустью прошептала Валерия.

Невольно разговор коснулся прошлого, и собеседни­цы стали перебирать полузабытые воспоминания, в ко­торых Самуил Мейер был героем.

Быстрые шаги и бряцание шпор прервали их раз­говор.

—  Здравствуйте, дамы. Счастливый случай освобо­дил меня раньше, чем я думал,— сказал Рауль, целуя руку графине, а затем сел рядом с женой и обнял ее.

—  А! Ты еще в мундире и не освободился от своего  арсенала: сабли, пистолета и прочих смертоносных ору­дий!— сказала, смеясь, Валерия и, сняв с него кивер, разгладила приставшие ко лбу волосы.

—  Я спешил предупредить вас, что сейчас приедет Рудольф, и мы подождем его с завтраком. Он говорил, что вчера приехал его полковой командир для внезап­ной инспекции, и Рудольф со славой ее выдержал, зор­кие глаза командира нашли все в порядке.

—  Осторожность — мать верности,— смеясь, сказала графиня,— и я серьезно рекомендую Валерии подра­жать приемам правительства.

Замечание это вызвало общий смех.

—  Да, расскажу вам, какой со мной был странный случай. Выходя сейчас из кареты, я заметил женщину в трауре, которая вела переговоры со швейцаром. Уви­дев меня, она бросилась ко мне и отрывистыми словами умоляла позволить ей переговорить с глазу на глаз, так как имеет сообщить мне важную весть — тайну. Сначала я ничего не понял из ее слов и хотел подать ей милостыню. Тогда она сказала мне, что она Марта, твоя прежняя горничная, и просит не помощи, а по­зволения сделать важное сообщение. Я велел привести ее к себе в кабинет, где она меня теперь ждет. Приди­те и вы, послушаем ее тайну.

—  Марта? Добрая и верная девушка. Она покинула меня и вышла замуж. Но что она может сказать? — подивилась княгиня.

—   А вот мы сейчас услышим,— сказал Рауль, вста­вая.— Видимо, много горя выпало на ее долю, она боль­на, кажется, и вид у нее расстроенный.

Когда дамы в сопровождении князя вошли в каби­нет, Марта, сидевшая на стуле с беспомощным видом, встала и почтительно поклонилась.

—    Что с тобой, бедная Марта?! У тебя такой изну­ренный и болезненный вид,— воскликнула Валерия.

Она с глубоким состраданием смотрела на бледное, взволнованное лицо своей бывшей камеристки.

—     Я не достойна вашей доброты,— проговорила Марта, целуя руку княгини,— я умираю, но по мило­сти Божьей успею исповедать мою перед вами вину и облегчить свою совесть.

—     Вероятно, украла что-нибудь,— подумал Рауль, отстегивая саблю и садясь к столу.— Говорите, моя милая, и без страха сознайтесь в том, что тяготит вашу совесть,— сказал он вслух, снимая пистолет и кладя его возле себя.