—  Зачем такие мрачные мысли, князь, вы поправи­тесь, я уверен.

—  Нет, я обречен на смерть, и достаточно взглянуть на меня, чтобы в этом убедиться. Но какой я был бы спирит, если бы боялся неизбежного перехода, который соединит меня с моими друзьями в потустороннем мире? Благодарю Бога и вас, что вы дали мне возможность постепенно подойти к этому великому моменту и к не­му приготовиться. Уверяю вас, что когда обозреваешь жизнь с точки зрения умирающего, ее понимаешь сов­сем иначе. Все интересы бледнеют или кажутся мелкими, и удивляешься непростительному легкомыслию людей, которые считают себя вечными и зажмуриваются, ког­да отходит в другой мир кто-либо из близких, вместо то­го, чтобы поразмыслить над этим предупреждением судь­бы, указывающим на их собственную недолговечность. Но напрасно я навожу на грустные мысли выздоравли­вающего. Скажите лучше, барон, привезли ли вы Эгона?

—  Да, и Виолу тоже. Я их сейчас приведу.

—   Благодарю! Но не будет ли слишком тяжелым обязательством любить, воспитывать этих двух чужих вам детей и всю жизнь быть им отцом?

—   Никогда! — энергично ответил Гуго.— Эти дети для меня путь спасения, открытый мне Провидением, чтобы загладить и искупить мои поступки; а мое избав­ление от смерти еще больше укрепило во мне это убеж­дение. Если же, чего не дай Бог, ваши печальные пред­чувствия исполнятся, то пусть освобожденный дух все видит и судит мои дела, а если я не исполню своего обе­щания, потребуйте от меня отчета перед Верховным Су­дьей. Вся моя любовь, все мое состояние принадлежат им.

Рауль молча пожал ему руку, а затем Гуго сходил за Эгоном и Виолой, игравшими с детьми Антуанетты, и привел их на террасу.

—  Ты знаешь этого господина, Эгон? — сказал он мальчику, указывая на Рауля.— Это мой друг, ты дол­жен любить и уважать его. Подойди и поцелуй ему ру­ку, не дичись!

Мальчик подошел с некоторым замешательством, и большие бархатные глаза его с любопытством и удив­лением взглянули на князя. Затем, вспомнив вдруг при­казание отца, он взял руку князя и поцеловал ее. Рауль, обняв ребенка, поцеловал его в лоб и розовый ротик. Да, это был его сын, его живое изображение! Глубоко растроганный и взволнованный, он провел рукой по русым кудрям мальчика и смотрел на него полными слез глаза­ми. Ребенок, не отрывавший глаз от князя, заметил эти слезы и, охваченный жалостью обнял ручонками его шею.

—  Отчего вы такой грустный и о чем вы плачете?

В эту минуту вошла на террасу Валерия в дорож­ном туалете: в простом синем шелковом платье и боль­шой шляпе а-ля Рубенс, подбитой бархатов, оттенявшим ее перламутровый цвет лица. Она была обаятельно прекрасна. Тревожный взгляд, полный любви, брошен­ный ею на мужа, тяжело подействовал на Гуго, и он отошел в сторону.

—  Это наш Эгон! —сказал ей князь.

Валерия забыла все. Она бросилась к ребенку и по­крыла его поцелуями, а потом стала перед ним на коле­ни, отодвинула его несколько от себя и с жадностью глядела на него.

Эгон чувствовал себя неловко, эти порывистые лас­ки и пристальный взгляд тревожили его. Вырвавшись из рук княгини, он подбежал к Вельдену и прижался к нему.

При виде этой детской нежности и доверия сердце Валерии сжалось материнской ревностью, но подавив это неприязненное чувство, она встала и подошла к Гу­го, протягивая ему обе руки.

—  Как мне благодарить вас за то, что вы спасли мне Рауля!

Она остановилась, краснея, ей было странно и тя­жело говорить на глазах мужа с человеком, которого она прежде любила.

Вельден низко поклонился, и словно не замечая про­тянутых рук, сделал шаг назад. Вид этой красивой мо­лодой женщины и мысль, что она станет вдовой, пробу­дили в нем чувство, близкое к ненависти, которое жесто­ко звучало в его голосе, когда он ответил:

—   Стараясь сохранить ваше счастье, с таким трудом вами приобретенное, княгиня, я исполнил лишь мой долг, и ваш супруг уже выразил мне благодарность превыше моих заслуг.

Валерия с удивлением подняла глаза, но встретив ледяной враждебный взгляд, быстро повернулась и молча ушла с террасы. Внимательно следивший за этой сценой Рауль встал и прервал это тяжелое молчание:

—  Итак, прощайте в этой жизни, Вельден,— сказал он, пожимая ему руку.— Прощайте и забудем все, в чем мы виноваты друг перед другом.

—  Нет, нет, князь, не прощайте, а до свидания. Я на­деюсь, что вы возвратитесь к нам здоровым,— ответил Гуго с лихорадочным волнением.

—   Отчего вы были так сухи с Валерией? Она ничего не знает и не могла понять, что злопамятство относи­лось уже к будущей вдове князя Орохая... А я думал, что она найдет в вас друга.

При последних словах легкая улыбка скользнула по губам Рауля, и он пристально взглянул в глаза Гуго.

—  Князь,— ответил тот, теряя всякое самооблада­ние,— поправляйтесь, возвращайтесь сюда и будьте счастливы. Я могу быть вашим другом и другом вашей жены, если вы окажете мне эту честь, но перед вдовой князя Орохая я буду помнить лишь, что рисковал своей жизнью, спасая ее обожаемого мужа и ее счастье, как она дала мне это сейчас понять. А полное счастье, как бы оно не было коротко, в друзьях не нуждается.

Не дождавшись ответа, он поклонился и поспешно вышел.

—   Какая железная натура! — подумал Рауль.— Но эта ненависть, конечно, не свидетельствует о равно­душии.

Под предлогом спешных дел Гуго тотчас простил­ся и, вернувшись в Рюденгорф, заперся у себя в кабинете.

Невыразимое смятение волновало его душу. Он ви­дел Рауля и убедился, что смерть уже наложила не­изгладимую печать на эту молодую жизнь, которая, угасая, оставляла Валерию вдовой, то есть свободной. При этой мысли кровь закипела в нем, и лицо вспых­нуло. Облокотясь на бюро, он закрыл глаза, и в его па­мяти возник обаятельный образ княгини, какой он толь­ко что ее видел. Эта светлокудрая фея, завораживая его душу, тоже любила его в былое время, но теперь серд­це Валерии принадлежало ее мужу, и он прочел эту лю­бовь во взгляде, который, скользнув по нем, остановился на Рауле. При этом воспоминании сердце Мейера бо­лезненно сжалось. «Безумец,— прошептал он вдруг,— я завидую последней радости умирающего, и после восьми лет мучений сердце мое бьется любовью к женщине, из­менившей мне и позабывшей меня? Я много виноват перед ней, но она нашла, наконец, покой и счастье, она любит и любима, меж тем как моя жизнь разбита, оди­нокий, влачу мое бесцельное существование! Нет, нет, прочь призрак прошлого! Вдова князя Орохая должна быть мертва для меня, как была мертва его жена».

По приезде в Ниццу здоровье Рауля, казалось, не­сколько поправилось, но это мнимое улучшение было недолгим.

Если когда-либо князь мог сомневаться в любви же­ны, то теперь убедился, что владел ее сердцем. Все мыс­ли, все чувства Валерии сосредоточивались на нем од­ном. Она ходила за ним, проводила бессонные ночи с такой самоотверженностью и пламенной нежностью, ко­торые может внушить только любовь.

Однажды на прогулке Рауль был обрадован встре­чей с полковником Буассе, посвятившим его в спири­тизм. Пригласив князя и княгиню пожаловать к ним на чашку чая, старик сообщил, что болезнь жены при­вела его в Ниццу и что дочь его тоже с ним. С тех пор чистые, дружеские отношения установились между обеи­ми семьями. Рауль с полным рвением занялся спири­тизмом, и по его просьбе м-м Бартон снова поставила его в сношение с духом его матери. Она любезно предо­ставила свои медиумические способности в распоряже­ние больного и с радостью замечала, что такая беседа физически и духовно укрепляла князя.

Раз вечером, когда Валерия, заменяя м-м Бартон, играла с полковником в пикет, дух княгини Одилии был снова вызван. Рауль мысленно спросил мать, справед­ливы ли его предчувствия и должен ли он готовиться к великой минуте развоплощения. После большого проме­жутка дух написал:

—  «Да, дитя мое, минута твоего перехода в наш мир близка. Отрешась от уз телесных, ты будешь здесь со мной наслаждаться сокровенным успокоением, созна­вая, что земное твое испытание прошло».