После пятиминутного молчания Джон Бартон объявил, что вид на луну с террасы — прекрасен.

— Да, очень, — ответила Алина Эллисон.

— А, по-моему, Бартон, лучше всего любоваться луной на берегу Средиземного моря, — послышался вдруг сзади них знакомый голос. — Там совсем другие световые эффекты, чем здесь. Не правда ли, мисс?

Джон Бартон почувствовал сильное желание задушить этого надоедливого господина. Уже четвертый раз за сегодняшний день лорд Берти Фандалль нарушает его уединение с Алиной. В самом деле, это уже слишком!

По отношению к прекрасному полу большинство мужчин подразделяется на две категории: на молчаливых и беспокойных. Джон Бартон, принадлежавший к первой категории, в обычных условиях жизни был довольно приятным собеседником, но в присутствии Алины Эллисон сразу делался необыкновенно молчаливым. Он не принадлежал к числу тех горячих мужчин, которые при первом же знакомстве закусывают удила и немедленно предлагают красавице сердце и руку, не дав ей даже времени для размышлений. Нет, Джону Бартону приходилось долго раскачиваться, чтобы сдвинуться с места, причем к цели он стремился совсем не как метеор или курьерский поезд, а скорее, как грузный омнибус, основательно останавливающийся на всех станциях.

Приезд лорда Берти, увы, сильно помешал ему. С того дня, как мистер Кейт, хозяин дома, вернулся из Лондона и привез с собой этого наследника графства Стоклейг, положение вещей сильно изменилось к худшему. Раньше Джон был единственным кавалером Алины, и ничто не нарушало его спокойствия, кроме разве тех затруднений, которые он испытывал всякий раз, когда хотел выразить ей свои чувства.

Джон молча гулял днем с Алиной по аллеям парка, играл с ней в гольф, катался на лодке, а по вечерам мечтательно замирал, слушая разыгрываемые ею на пианино вальсы.

Хотя он и не испытывал в эти минуты полного счастья, зато, по крайней мере, горизонт не был омрачен присутствием соперника.

Но вот явился лорд Берти, принадлежавший к категории беспокойных. Не говоря уже о такой легкости, с которою он болтал о чем угодно, Берти обладал еще другим преимуществом — он довольно много путешествовал. А так как родители Алины были состоятельные люди и мать ее очень любила переезжать с места на место, то вышло так, что Алина побывала почти во всех тех местах Европы, которые были знакомы и лорду Берти. И они без устали обменивались впечатлениями своих путешествий, к величайшему огорчению Джона.

Джон никогда не ездил дальше Парижа и потому каждый раз чувствовал себя застигнутым врасплох, когда при нем начинали вспоминать какой-нибудь швейцарский пейзаж, виденный с вершины Юнгфрау, или галереи картин в Мюнхене и во Флоренции. Так и теперь, выслушивая похвалы красотам Монте-Карло, Джон ясно понял, что им опять упущен удобный случай для объяснения. Соперник его, видимо, не собирался уходить, и Алина с явным удовольствием слушала его рассказы. Поэтому, пробормотав какое-то извинение, Джон раскланялся и удалился.

Он чувствовал себя совершенно подавленным, так как на другой день должен был уехать — его вызывали в Лондон ввиду неожиданной болезни его компаньона. Правда, Джон рассчитывал вернуться через неделю или через две, но разве можно предугадать, что произойдет за такой срок? Не следует ли ему наперед приготовиться к самому худшему?

На другой день утром, когда Джон прогуливался по террасе, поджидая автомобиль, к нему подошел метрдотель Кеггс, человек внушительной и полной достоинства наружности. Джон долгое время чувствовал себя мальчишкой в его присутствии, пока, все с тем же снисходительным видом, который так шел к его величественной фигуре, Кеггс не спросил однажды Джона: не посоветует ли тот ему поставить в тотализатор на Звезду, которая, по словам одного из его приятелей, может прийти первой. Джон в рассеянности ответил утвердительно. Они поговорили о лошадях, а через несколько дней, за обедом, метрдотель, наливая вино, шепнул Джону:

— Пришла первой. Благодарю вас, сэр!

С этого времени Кеггс начал проявлять известное внимание к Джону, возвысив его до собственного уровня, и даже стал видеть в нем друга.

— Простите, сэр, — сказал он, — но Фредерик, которому поручен ваш багаж, просит узнать, как вы решили насчет собаки?

Вопрос шел о великолепном бульдоге по кличке «Руби». Джон привез его с собой из Лондона после настойчивых просьб Алины, которая, увидев бульдога, сразу пришла от него в восторг.

— Руби? — сказал Джон. — Ах, да, скажите Фредерику, чтобы он надел на него цепочку. А где он?

— Сэр спрашивает, где Фредерик?

— Нет, где собака.

— Она сейчас занята тем, что скалит зубы на его светлость, — ответил с невозмутимым видом метрдотель, как будто речь шла о самом обычном явлении.

— Скалит зубы на..?

— Да, его светлость взобрался на дерево, а собака стоит внизу и рычит.

Джон даже привскочил при этом неожиданном сообщении.

— Его светлость, — невозмутимо продолжал Кеггс, — всегда ужасно боялся собак. Я служил несколько лет у его отца, лорда Стоклейга, и имел возможность убедиться в этом. Всей прислуге было известно, что даже маленький померанский Лулу, принадлежавший его мамаше, внушал ему панический страх.

— А вы давно знаете лорда Герберта?

— Я в течение шести лет был метрдотелем в замке его отца.

— Но все-таки, — сказал, подумав, Джон, — надо будет снять его с дерева. И подумать только, он боится такого ласкового пса, как Руби?..

— Руби чувствует отвращение к его светлости.

— А где находится это дерево?

— В конце террасы, за балюстрадой.

Джон побежал в указанном направлении, откуда слышался собачий лай. Вскоре он увидел дерево, а под ним Руби, стоявшего на задних лапах с задранной кверху мордой и старавшегося достать до сука, на котором, отчаянно цепляясь, висел лорд Берти Фандалль. Лицо его светлости, отличавшееся обычно аристократической бледностью, стало совсем зеленым.

— Эй! — закричал он, увидев Джона, — отзовите вашу собаку! Я уже почти целую минуту нахожусь в этом положении. Никогда нельзя чувствовать себя в безопасности в обществе этих животных.

Руби повернул голову, узнал своего хозяина и в виде приветствия завертел задом, украшенным обрубком хвоста. Он посматривал то на лорда, то на Джона, как бы говоря: «А ну-ка, помоги мне его оттуда стащить!»

— Уберите же это противное животное! — кричал его светлость.

— Уверяю вас, он ласков, как овечка, и не причинит вам ни малейшего зла.

— Да! Но только если ему не представится удобного случая!.. Уведите его!

Джон нагнулся и взял собаку за ошейник.

— Ну, пойдем. Руби! Я опоздаю из-за тебя на поезд.

И в самом деле, автомобиль уже ждал у подъезда. Там же стояли Алина и ее отец, мистер Кейт.

— Как жаль, что вы должны уехать, — сказал мистер Кейт. — Но вы вернетесь, не правда ли, Бартон? Сколько времени вы рассчитываете пробыть в Лондоне?

— Я думаю, не больше десяти дней. Мой компаньон Гаммонд уже несколько раз болел этим гриппом в легкой форме, и обычно болезнь не затягивается дольше. Вы не знаете, куда девалась цепочка для моей собаки?

— О! — воскликнула с тревогой Алина, — но ведь вы не собираетесь увезти Руби с собой? Не правда ли? Это невозможно, мистер Бартон! Если вы увезете Руби, мы с вами поссоримся!

Джон посмотрел на молодую девушку и что-то пробормотал. Он хотел сказать: «Мисс, ваше желание — закон для того, кто вас любит, и это чувство не анемичная страсть, испытываемая некоторыми представителями высшей аристократии, а глубокая любовь, искренняя и горячая, любовь, какой теперь уже больше не существует. Оставьте себе Руби. Вы завладели моим сердцем, моей душой: могу ли я не отдать вам собаку? Возьмите Руби и, глядя на него, соблаговолите хоть изредка вспоминать об отсутствующем его хозяине, который непрестанно думает о вас. Прощайте!»

Но все, что он мог произнести, было: