к тем нам,

что до сегодня не дошли.

Хочу, чтоб ты – сейчас –

моею стала.

Но лишь ценой

всех призраков любви!

Но тогда любовь явится сама – притом в ту минуту, когда она абсолютно недоступна. Например, к узнику в тюрьму…

Сделаю отступление: да, было дело. В 1993-ем году Сергей Соколкин месяц отсидел в Бутырке – "за хранение и ношение оружия" (на самом деле он вёл журналистское расследование о поступлении оружия в Москву – и, судя по всему, перешёл дорогу оружейной мафии).

О чём грезит узник в заточении? О любви.

О той самой любви, в которой он сомневался, пребывая на воле…

Протяни мне –

в прощаньи застывшие – руки.

Я вернусь! Я тебя никому не отдам!

Я ворвусь к тебе ночью,

как воин ликуя,

упаду пред тобою

в священном бреду.

И губами, забывшими вкус поцелуя,

как к колодцу,

к любимым устам припаду.

И снова этот вектор – напролом, сквозь стены и решётки, сквозь железо и камень. За словом Сергея Соколкина я вижу жест – нет, я вижу удары окровавленных и истерзанных дланей Святогора – о проклятую дубовую крышку.

Я слышу хриплый стон Святогора.

Сейчас сочиняется чересчур много бестрепетно-профессиональных, хладно-неуязвимых стихотворений. Поэзию Сергея Соколкина я никак не могу назвать "неуязвимой"; каждая строка Соколкина останавливает, обращает на себя внимание, ранит, саднит, обескуражи- вает, раздражает или влюбляет. Поэзия Сергея Соколкина – не бестрепетна. Она – живая. Подлинная. Настоящая.

В издательстве Академии поэзии, в серии "Поэтическая библиотека России" вышла книга избранных стихотворений Николая Филина (Калтыгина) "Парадигма".

Двадцатилетним он пришёл в писательскую организацию Липецка, прослышав, что там работает литературное объединение "Радуга", привечающее молодых авторов, мечтающих стать профессиональными литераторами. Несколько лет посещал занятия клуба, пока не понял, что ни Пушкиных, ни Лермонтовых, ни иных гениев здесь не выращивают, в лучшем случае – статистов при поэзии, коих в любые времена несть числа. Даже издающих свои книги, которые, к сожалению, мало кто читает. И когда, в конце концов, уверился, что вторым Пушкиным ему не стать, распрощался с поэзией. Думалось, что навсегда.

Но не из тех ли лет занесло в душу прозрение, вылившееся в такие строчки?

Тот поэт, кто творит не спеша.

Та бездарность,

кто вспыхнул и вышел.

Однако это будет потом, спустя годы, а тогда, в начале восьмидесятых, "пытался убежать от литературы" так же, как от карьеры учёного. Дело в том, что он с отличием окончил исторический факультет пединститута и его оставляли на кафедре. Но не остался: ему, видите ли, "показалось скучно". Что можно подумать по этому случаю? То, что он – человек без стержня? Или напротив – человек ищущий? Себя, свою стезю, как говорят в подобных случаях... Тем не менее, три года, последние восьмидесятые, учительствовал в сельской школе, куда был направлен по распределению. Село Подго- рное, на высоком берегу реки Воронеж, почти что окраина Липецка. Ему, коренному липчанину, это было сподручнее во всех отношениях. Живописные берега реки, широкая – в километр – пойма, обилие зелени в заречной стороне, с борами и дубравами Балашовского лесничества, с пасеками, с лесными кордонами. Внушительная панорама "Липецкой Магнитки", чем и славен город Липецк, нисколько не нарушала своими индустриальными формами природный ландшафт Заречья. И, может, с тех пор заронилась в душу вся эта красота, вылившаяся потом в строки:

Мне нравится заката полыханье.

Восход вливает бодрость

в грудь мою.

От ветра прерывается дыханье,

Росы нектар от всех напастей пью.

Пусть скажут,

что не те уже щедроты

В стране моей, обманутой и злой,

Я верю в продолжение работы

Природных сил – наедине с собой.

И уже всё чаще стал прорываться в стихи "рассвет василькового утра", в котором поэт, да-да, наконец-то поэт, "России узнаёт дыханье".

Перечитываю его стихи и как будто вместе с ним выхожу на зимний берег Воронежа, где вижу, как –

Прозрачный воздух

чист и недвижим,

Застыла в белом мареве дубрава.

Над речкой больше

не клубится дым –

Хрустальная по берегам оправа.

Природа спит

в безбрежности своей.

И только вьюга

в переплясе страстном

Наскочит вдруг. Да стайки снегирей

Изранят свежесть утра

цветом красным.

Первая книга у Николая Филина вышла довольно поздно, в 1996 году, когда автору "стукнуло" 33 года. Возраст Христа – как момент истины? Именно тогда он, наконец-то, снова уверовал в поэзию, как в откровение души. Словно вновь обрёл себя после долгого перерыва, поблукав в поисках места под солнцем, если говорить языком стереотипов.