Фёдор Абрамов считал, что высшее предназначение Церкви состоит в объединительной функции, в том, что она ни в коем случае не уводит человека от жизни, а, наоборот, подготавливает к ней: "Всё удивительно жизнерадостно. В общем, храм настраивал не на отказ от жизни, а наоборот. Он заражал жизнью. Любите жизнь! Она и есть рай настоящий – вот какой смысл, кажется, вкладывал художник в росписи. Ваш край суровый. Но жизнь хороша. Да, удивительно радостные службы были в этом храме". Лучшего сопоставления, пожалуй, и не найти: суровая северная природа, всеми силами протестующая против самого факта существования человека и храм, как торжество жизни – частичка рая в посю- стороннем мире. Храм соединяет небо и землю, холод и тепло, север и юг.
Русский Север, что отечественная культура, хрупкий, с необычайно тонким плодородным слоем. Если и занесёт какое живое семя ветром, то, едва пустив корни, оно может быть погублено следующим порывом. Единственный оплот – храм, нечто основательное: "Да, суровый север. И вдруг райские кущи. Выходить не хочется из храма". Именно он не только аккумулировал в себе, но и оберегал, сохранял отечественную культуру. Обогащал её необычайной, буквально райской красотой, а также людьми, ведь "в характере северянина, как нигде в России, сочетаются эти взаимоисключающие начала. С одной стороны – размах, широта, стремление к просторам, к воле. А с другой стороны – тихость, смирение, особое ощущение братства, соборности, артельности…"
Именно этот человек и составляет самое большое наше богатство, с которым ничто другое не сравнится: "Страшные обстоятельства жизни, но какие люди! Темно, а светло. Потому что люди, человеческие характеры – здешнее солнце. Нет долго солнца – от людей свет. В людях спрессовано солнце, тепло. Доброта. И она греет".
Человек – микрокосмос, всё в нём собрано, всё соединено, весь мир. Оттого то у него с этим миром чёткая непорушенная взаимосвязь. И именно здесь на Севере понимаешь всю значимость человека, всё его величие. Величие человека духовного, человека "внутреннего", тяга к которому подспудно, порой на интуитивном уровне присутствует у многих писателей. Так, например, Анна Ахматова в одном из своих ранних стихотворений "Молюсь оконному лучу" говорит о страдании как отправной точке коренного изменения, преображения, просветления человека, а через него и всего мира. Способность внутреннего духовного воз- рождения, большой потенциал преображения, пародией чему, к сожалению, являются частые шатания от иконы к топору, отмечает в качестве основной особенности русского национального характера и Абрамов.
России нужна Церковь, а Церкви Россия. Церковь должна секуляризироваться, войти в мир, как в первые века христианства миссионерская деятельность её должна быть поставлена во главу угла. Секуляризироваться, пойти навстречу миру, чтобы таким образом максимально приблизить его к себе, ввести в своё лоно. Церковь, уподобившись Христу – Богочеловеку, сама обмирщвляется, из Ветхозаветной становится Новозаветной. Проповедником этой новой секуляризации Церкви и является абрамовский Аникий.
"Секулярное" можно формулировать не как отстранение от религиозного, а процесс его влияния на мир, присутствие, вхождение религиозного в мир. Обмирщение в данном ключе должно восприниматься, по аналогии с Богояв- лением, вочеловечиванием Божественной Ипостаси Троицы за изменение мира под влиянием религиозного. Весь этот процесс мыслится обоюдонаправленным: с одной стороны, происходит обмирщение Церкви, а с другой – воцерковление мира, для которого Церковь есть некий ориентир, цель самосовершенствования, саморазвития мира, движитель его истории. Отношения "мир – Церковь" строятся по принципу свободы, свободного выбора. Церковь вовсе не "прокрустово ложе", под которое всё подгоняется. Несмотря на свою кажущуюся статичность, она создаёт огромный потенциал для развития.
Церковь может представляться идеалом нравственного общественного устройства. С точки зрения христианина всё в мире особым образом организовано, взаимосвязано, соединено. Всякая дифференциация явлений, всякое деление на индивидуальности возможно лишь только во внешнем созерцательно-чувственном плане. Органы чувств не в состоянии уловить все внутренние скрепы явлений, которые раскрываются через нравственную философию – "умное зрение". С этих позиций та же Церковь становится образом Бога, образом мира как чувственного, так и невидимого, символом человека и изображением души (см. трактат преп. Максима Исповедника "Мистагогия"). Только "умное зрение" даёт представление о мире как системе зеркал, где всё отражается во всём. Так, например, частный грех отдельно взятого человека может стать прямой причиной кровопролитной войны, унесшей жизни десятков тысяч.
Христианское учение утверждает мысль о том, что каждый в ответе за всё и всех. Нет чужого несчастья, чужого горя, чужого преступления. И любое исправление возможно только через очищение, возвращение вспять через источник искажения к первоначальному истоку – чистому незамутнённому образу. Абрамов сравнивает человека с кораблём, который "обрастает ракушками, водорослями, тиной. И ему надо время от времени очищаться. Самое надёжное и самое действенное очищение – религия, искусство, простое человеческое слово".
В "Чистой книге" мы видим два разнонаправленных течения времени: поддерживающее событийный ряд повествования – реально-историческое время и ориентированное на духовно-нравственные ценности, максимально приближенное к сакральной хронологии. Одно ведёт в революцию, к смерти, другое – открывает человеку самого себя и приводит его к Богу. Отсюда следует совершенно закономерный вывод: "Истоки жизни сами по себе чистые. И земля, и лес, и реки – всё хорошо. Чистый человек, который помогает жизни, природе. Не красота, а чистота спасёт мир. Красота бывает страшной, опасной, а чистота всегда благодетельна, всегда красива. К чистоте надо вернуться". В этой сакральной хронологии движение происходит по кругу. Всё движется вспять, будто следуя желанию самого автора "воскресить прошлое": блаженная старушка Махонька становится старухой-ребёнком, взрослые мужи на поле брани в её глазах видятся детьми…
Суть замысла "Чистой книги", как впрочем и всего творчества Ф.Абрамова: показать движение заблудшего человечества к Богу. Абрамовский мир держится на праведниках, на вере в человека, причём понятие "праведной жизни" трактуется очень широко, нет единого общепринятого рецепта: её границы простираются от подвига Аввакума до Артемия Веркольского, от образа Богоматери до Марии Магдалины. Все они вместе представляют бесконечный мартиролог: умирание в страданиях и воскресение, соединение в единый телесно-духовный организм. Все они части одного большого Дома – Храма, построить или хотя бы принять участие в реконструкции которого – их земная миссия, удел. Это особенно актуально в наше время, когда уже нет самого автора, нет многих его героев, коренным образом изменилась общественно-политическая атмосфера, неузнаваемым стал сам лик страны. Однако, тот самый вечно живой "инстинкт" веры возвращает нас по тропе перелётных птиц к прошлому, к извлечению уроков из него, к выявлению того, что мы потеряли, в очередной раз забыли или сломали, как неблагодарные дети.