Вот, упомянул волшебное слово "интонация" – и всё встало на места, и прояснилась суть этой рубрики. Каждый русский поэт (я хорошо владею лишь одним языком и потому знаю лишь одну поэзию) обладает неповторимой интонацией – это его дыхание, роль и глубинная суть. Мне рассказывал литовский актёр Лаймонис Нарейка, что волшебной интонацией обладала Соломея Нерис, и во время встреч на Весне поэзии читал самозабвенно её стихи про одуванчик. Да, это завораживало: "Пенья, пенья…" Но меня поражало всегда обилие холодноватых, пусть и метафоричных верлибров в литовской поэзии, вышедшей, казалось бы, из дайны, из духовных стихов, из поэзии от землицы, к которой, как мне рассказывали, в литовском языке есть десятки выразительных синонимов. Но это – особая тема.

Итак, неповторимый голос поэта, его авторская лирическая интонация – для меня первый признак поэзии в унифицированном, пластмассовом мире, где царят интертермины, рекламные слоганы, гламурные обороты. Ну, и конечно, есть ещё два важнейших признака, которые надо объяснить.

В июне, сразу за праздником рождения Пушкина, следует день рождения выдающегося русского мыслителя Петра Чаадаева. Он, родившийся на пять лет и один день раньше Пушкина, всегда как-то уходит в тень своего великого младшего друга. Так вот, философ многое предсказал и чеканно высказал, рассуждая о сути, а значит, о литературе России. "Есть три непобедимые вещи: гений, доблесть, рождение", – от этой загадочной фразы Петра Чаадаева веет убеждённостью и внутренней духовной силой. Гении во все времена были редки, но ведь нынешним поэтам явно не хватает "доблести и рождения". Ну, доблесть в такое прагматическое и продажное время – понятно, а вот под рождением надо понимать не только происхождение (хотя дворянская гордость и Пушкина, и Чаадаева, которого поэт боготворил как храброго офицера войны 1812 года, помогала им гордо держать голову, не пресмыкаться в творчестве пред сильными мира сего), но и осознание своих духовных корней, отеческих заветов, преданий старины глубокой. И, конечно, ощущение языка как родной колыбели, святой стихии, данной от рождения, что, например, напрочь отсутствует у постмодернистов и пофигистов, заполонивших телеэкраны, сцены поэтических фестивалей и составы писательских делегаций на книжных ярмарках и форумах. Они – безродны, а потому – победимы, если вспомнить приговор Чаадаева, пусть пока и держатся на плаву.

Ну а как же эстетика, утончённая ткань стиха, метафора, которой ушиблена западная поэтика? Русский философ Иван Ильин утверждал: "Суждение потому и называется эстетическим, что его определяющим основанием служит не понятие, а внутреннее ощущение гармонии в игре душевных сил, поскольку она может только ощущаться (подчеркнуто мной. – А.Б)".

Что происходит, когда уходит, утекает это ощущение гармонии, вырождается в кривляние игра душевных сил? Тогда и общество, и отдельный поэт не ощущают прекрасного, теряют почву под ногами, живут эрзац-заменителями, телевизионно-попсовой виртуальностью. Каждый может надеть на себя любую гламурную маску. Например, Андрей Вознесенский написал к недавнему 75-летию поэму "Серп и топор", как ему казалось, наверное, – дерзкую поэму, в которой выделил красным шрифтом такие строки:

Берусь

поутру

Звать

Русь

к топору!

Я искренне расхохотался. Более нелепого и напыщенного заявления – давно не читал. Зачем нужны такие позы?

Итак, обобщу, что более всего ценю я в современной поэзии, в театре одного поэта? – свободное лирическое дыхание и неповторимую авторскую интонацию; доблесть и рождение, говоря словами Чаадаева; и внутреннее ощущение игры душевных сил – гармонии.

ВЕРИТ ЛИ МОСКВА СТИХАМ?

Всё в Москве пропитано стихами,

Рифмами проколото насквозь.

Пусть безмолвие царит над нами,

Пусть мы с рифмой поселимся врозь…

Анна Ахматова, 1963г.

Стою у родного храма Богоматери Всех Скорбящих радости на Ордынке, в который так любила ходить Анна Андреевна Ахматова, и думаю: а что же изменилось в столице, стряслось такого, что она перестала быть столицей, пропитанной поэзией? Ну, конечно, писать мы стали хуже, бледнее и обтекаемее по сравнению с москвичами Пушкиным, Лермонтовым, Блоком, издавшим в Москве первую книгу, Ахматовой, так любившей Замоскворечье. Ну, ясно, издателей таких нет, как Иван Дмитриевич Сытин – зайдите в музей-квартиру на Тверской: как скромно жил, а ворочал миллионами и книг издавал больше, чем Англия, Германия и Франция вместе взятые. Шумные вечера и целые поэтические митинги советской поры – отошли в прошлое. Кажется, что никому-то поэзия не нужна. А уж поэты – тем более. Но в глубинной России и земляков чтят, и книги издают! Даже за МКАД – уже по-другому!

Например, недавно в Балашихе, во многом благодаря усилиям "Литературной России" и общим усилиям поэтического цеха была открыта мемориальная доска недавно ушедшему поэту нашего поколения Николая Дмитриеву. И уж в столице точно не удалось бы то, что произошло в славном Ростове Великом Ярославской области. В гимназии № 1 города на озере Неро, состоялось открытие мемориальной доски в память учившегося здесь поэта Александра Гаврилова. Рано ушедшему из жизни поэту, моему однокашнику по Литературному институту, исполнилось бы в этом году 60 лет. Мы учились в одном семинаре у Льва Ошанина, и поэт – известный песенник, выделял именно нас двоих: Сашу по ярославскому землячеству, а меня по любви к песне, наверное. Недаром я и вёл вечера Ошанина в Доме Союзов, и ездил с ним по стране, и был его заместителем по Фатьяновскому комитету.

Искренне порадовался за Гаврилова, который давно, конечно, и без особого успеха из ростовчанина переделался в москвича, ушёл из перестроечной жизни прямо на столичной улице, на остановке автобуса, но земляки вот хранят память о незаурядном парне, родившемся в деревне под Ростовом и выпустившем несколько хороших стихотворных сборников. На вечере была представлена первая посмертная книга поэта "У любви не бывает разлуки", вышедшая при содействии администрации и депутатов горсовета Ростова. Принято решение проводить в Ростове Великом ежегодные Гавриловские чтения.

Читаю и думаю: Господи, что же должно стрястись, чтобы подобное случилось в Москве? Чтобы, скажем, где-нибудь в управе "Замоскворечье" или "Якиманка", на территории которых прошло моё детство, обучение и литературное становление, вдруг кто-то из чиновников вспомнил о… (как выразиться? – не земляке же), каком-то Боброве – авторе 28 книг, среди которых есть прямо сборник стихов "За Москвою-рекой" или подарочная книга "Москва-река" с главами о Кадашевской набережной и Ордынке? Не собираюсь равняться с кем-то достижениями или печься о посмертной славе, но как-то ясней прикидывается сложившаяся ситуация на свою судьбу. Тоже вот юбилей приближается, но разве мне могучая администрация Центрального округа Москвы, как администрация небогатого Ростова, издаст книгу избранного? А ведь, помню, приехал в дальний город Поронайск на Сахалине, и мне на сцене вручили грамоту от местных властей: "Благодарим Вас, поэта – певца Замоскворечья…" Так приятно было, что за тысячи вёрст от Москва-реки вчитались в мои стихи. А на её берегах?