Юный Ваня, как, к примеру, фигурирующие в повести тоскующие по правде защитники Белого Дома – наивные люди. В мире людоедского прагматизма они ещё сохраняли крупицы веры в сказку. Мир преисполнен чудесных и часто далеко не явных взаимосвязей, потаённых механизмов и каждый человек, нащупавший эти нити, может за них подёргать. Но на поверку часто выясняется – это всего лишь шлейфы от деятельности политиканствующей публики. Последствия: гибель страны, роботизация людей, которые не вольны в своих действиях и поступках и много чего ещё.
Для господствующей элиты, рупором которой является президент, считывающий свою речь с экрана, чудо – синоним стабильности. Почему-то при этом вспоминается известный советский фильм "Чародеи", в котором волшебство плотно сплетено с бюрократической рутиной. Чудо в этой транскрипции – это "доверие" народа власти, что приводит к единству этого самого народа. Естественно, лучше всего это единение ощущается в состоянии среды, фона. "Стабильность" – узурпация, приватизация чуда, подавление иного несогласного голоса, свиста, прорывающего тишину.
Шаргунов показывает постепенную денаивнизацию главного героя, а в параллельном измерении уже фоном всё сильнее сплачивается герметичная секта элиты.
Детская мысль, личная, недоступная другим тайна Ивана, что "несколько поворотных сюжетов в жизни его страны не обошлись без него" слишком сильно запала в душу, пустила глубокие корни. Соответственно, если не в прошлом, то в настоящем или будущем он должен совершить попытку повлиять на "поворотный сюжет", пусть через свист на приёме у президента. Чудо здесь превращается в пошлость, особенно, когда Ваня слышит трактовку своего поступка из официального СМИ, как проявление излишнего восторга перед президентом. Прежнее послевкусие чуда исчезает, оно предстаёт для героя как "самовнушение", череда совпадений.
И через это рождается новое чудо – обретение личной воли, осознание своей самости: "Разве не удивительно хотя бы то, что именно ему ("Мне, мне", – Ваня в темноте ткнул себя в грудь) выпало крамольное счастье – визжать и свистеть прямиком в румяную маску президентской физиономии". Это и было то чудо, о котором говорил отец Пётр, призывая к молитве: "Господи, дай мне чудо услышать совесть мою!". Это было чудо освобождения от фона.
ДРУГ ДРУГОМ МЫ ОКРУЖЕНЫ
Семён ЛИТВИНЦЕВ
К БОЛЬНОЙ РОССИИ
Сними с себя венец бесславный
Ты перед истиной святой.
Не жги обдуманной отравой
Народ, обманутый с тобой.
Теперь, прикинувшись невеждой,
Ты с покаяньем не спешишь.
Но в добрых помыслах надеждой,
Вновь, как алмаз, искрясь блестишь!
Тебя из сердца мне не вынуть,
И не отречься никогда!
Иль возгорится, иль остынет
Твоя нетленная звезда?..
Россия! Сбрось венец терновый
Надетый сворой в Октябре.
И возложи златой, лавровый,
Как и положено Тебе!
ПОЛЕ МАНЬЧЖУРИИ
Влечёшь меня к себе, влечёшь,
Родное поле, вековое.
И ковылём, шурша, метёшь
Ты, одинокое, седое...
Тебя покинули стада,
И журавли вновь улетели...
Вот-вот настанут холода,
И крыльями взмахнут метели...
В святом предчувствии снегов,
Летящих вьюгой с небосклона,
На всё согласное средь снов,
Молчишь. Молчишь ты обречённо...
РАССТАВАНИЕ У МОРЯ
После двух ночей бессонных,
провожала, страх тая.
И в её глазах влюблённых
отражался свет, да я.
И в опасную дорогу умоляла:
Не спеши!
Непомерную тревогу
утаив на дно души...
На прощанье целовала,
и жалея, и любя.
Постоянно повторяла:
Береги в пути себя!
До отъезда всё стояла
и смотрела мне вослед.
Да крестом благословляла,
оградив меня от бед.
Сердце женщины любимой
охраняет нас всегда!
Ждёт... с тоской невыразимой –
и обходит нас беда!
Александр
ГРОЗУБИНСКИЙ
***
Так даже ещё интересней.
Чем без толку горестно выть,
Придумай красивую песню
О чистой и нежной любви.
Цветы – чтоб тычинки и пестик.
А птицы – чтоб гнёздышки вить,
А ты – чтоб придумывать песни
О чистой и нежной любви,
Которой уже не случится
В твоей пустоте безнадёжной.