(всего более двухсот подписей).

Тема "Русский Кавказ" возникла в региональном научном сообществе лет десять назад.

Тогда это словосочетание для многих звучало в диковинку, хотя в истории культуры были известны весьма похожие по структуре понятия, наподобие "русского" Парижа, Харбина, Америки и т.д. До сих пор, однако, не удалось договориться, что же, собственно, понимать под Русским Кавказом. Возможно, это не так уж и плохо, ибо неопределенность содержания и многосмысленность, а точнее, возможность вкладывать в одно и то же понятие несколько разных смыслов, есть всегда благо для междисциплинарной и просто человеческой коммуникации. Надо просто пользоваться возможностями, которые предоставляют нам язык и мышление, позволяя играть на неопределенности содержания и различии смыслов.

Многое за эти десять лет изменилось. О Русском Кавказе стали не только говорить весьма уважаемые представители научного сообщества (среди которых и недавно ушедший от нас академик О.Н. Трубачев), но и писать в своих художественных произведениях авторы, связанные кровными узами едва ли не со всеми живущими на Кавказе народами.

Русский Кавказ действительно можно было бы считать одной из евразийских вариаций, рассматриваемой нами эмпирически – как территорию, которая характеризуется определёнными чертами, исходя не из общих абстрактных соображений, которые были у Трубецкого и Мирского, а из фактов. Славянская проблематика, таким образом, в гораздо большей степени является продолжением индоевропейской, а для проблем определения славянской прародины также весьма существен древнеевропейский ареал вкупе с дунайским регионом.

В этом смысле, вряд ли кто ныне возьмётся серьёзно оспаривать факт возникновения первого древнерусского государства именно на территории Северного Причерноморья и Северного Кавказа. Об этом свидетельствует не только "Книга Велеса", где имя древнего русского государства звучит как "Русколань", но и античные и раннесредневековые историки, которые под латинским названием "Роксалания" также подразумевали объединение сарматских племён – прародителей Русов. В тех же областях определял расселение славян итальянский философ и поэт XV века Ф.Б. Каллимах, подчеркивавший приход русов с Северного Кавказа. Там и в Подонье с древности и вплоть до нового времени жили и живут донские казаки-черкасы, как нередко именовали в Европе и южнорусские, и малорусские народы. Или как не верить историкам – швейцарскому К.Геснеру, польским М.Меховскому и М.Стрыйковскому, австрийскому С.Герберштейну, английскому А.Дженкинсону, наконец, отечественному Д.И. Иловайскому, представившим то ли на составленных ими картах, то ли в трактатах свидетельства существования Пятигорского княжества славян-христиан, отделённых от Московской Руси Диким полем, где кочевали сначала половцы и печенеги, а до середины XVI века крымчаки и ногайцы.

Следовательно, появление в 1769 году на Северном Кавказе казачьих поселений никак нельзя считать пресловутой колонизацией, а всего лишь возвращением своих древних, исконных земель.

Ещё до Екатерины II Северный Кавказ был не просто регионом геополитических, стратегических и экономических интересов России, но и неотъемлемой частью её бытия – со времён Древней Руси, Тмутараканского княжества и до наших дней. Здесь Русь находила выход к морю, пути, связывавшие её с миром. Через этот регион на Русь шёл свет православия. Более того, со временем открываются поразительные факты значимости этого края в судьбе страны. Лингвисты, как известно, нередко весьма аргументированно поправляют историков, и вряд ли кто сможет на достойном научном уровне опровергнуть академика О.Н. Трубачева, убедительно доказавшего, что именно с юга неуклонно ширилась и входила в обиход форма, откуда в конце концов и утвердилась Русь.

Он убедительно продемонстрировал также, что страна древних русов располагалась в кубанских плавнях, где когда-то были земли античных синдомеотских племён, а боспорский город Россия находился в районе нынешней станицы Голубицкой. С ним вполне солидарен В.В. Кожинов, полагающий, что еще задолго до монгольского нашествия существует и постоянно возрастает "кавказский компонент" русской истории. Так, по меньшей мере трое из девяти сыновей Ярославова внука (и вместе с тем внука византийского импе- ратора Константина VIII) Владимира Мономаха породнились в начале XII века с половецкими и ясской (осетинской) династиями, "после чего это стало на Руси прочной традицией".

Не лишним будет в данном контексте напоминание и о том, что рядом расположен Крым, который есть ключевой пункт миссии Константина (Кирилла) и Мефодия, место, где ими был провиден будущий совершенный алфавит. Да и крещение Руси, не забудем, состоялось все-таки в Херсонесе, или, если угодно, Корсуни.

Может показаться, что исход русских в сторону Кавказа носит скорее не духовный, а прагматичный характер, если под оным понимать стремление познать и ощутить чужой, но притягивающий мир. Мы уже говорили о том, что академик О.Н. Трубачев убедительно доказал, что именно с юга неуклонно ширилась и входила в обиход форма, откуда в конце концов и утвердилась Русь. Сказанное заставляет хотя бы бегло изложить здесь одну из существующих ныне гипотез о нескольких типах русского менталитета.

Ещё во времена крещения Руси и возникновения русской государственности сформировались два типа русского менталитета, два типа религиозного сознания – Центральной (со временем – Московской) Руси и Руси Северо-Западной – Новгородской. Начиная же с эпохи "южной колонизации", всё отчетливее и определённее заявляет о себе нарождающийся третий тип – "южнорусский" (состоящий из "русско-кавказского" и "русско-причерноморского" синтеза), обладающий ярко выраженным идеологическим и социально-политическим своеобразием. Его признаки – отсутствие крепостничества, небольшое влияние церкви, иноязычное окружение, перманентное состояние войны, ощущение своего отличия от "мужиков", своеобразие духовных ценностей, географические особенности, распространение староверия, которое прежде всего "было протестом против бюрократизма и стремлением к свободе от давления жестокой централизованной церковной и светской власти.

Возможно, благодаря именно этому обстоятельству "кавказороссов" сближало с местными автохтонными племенами "бытие-в-истине", когда важно не то, что ты можешь помыслить и сказать, а – кто ты есть. Эта абсолютно антиметафизическая, в западном понимании, установка, вошедшая на бессознательном уровне в плоть и кровь русской культуры, означала, что процесс познания является способом жизни, а не способом мышления. Другие его признаки – вольница, нередко вызывающая неприятие, отсутствие крепостничества, чисто ритуальное присутствие церкви, активные межкультурные контакты, перманентное состояние войны, ощущение своего отличия от "мужиков", своеобразие моральных ценностей, географические особенности. В этом до сих пор – совпадение с (во много оставшимся) языческим Востоком (Северным Кавказом), а не с христианским Западом, глубинная сущность этноса, некое онтологическое ядро, которое в своих эмпи- рических проявлениях постоянно обнаруживает за "западной оболочкой" "восточное содержание".