А ветер-то со Старой площади дул сквозняком на все четыре стороны! ...Но я всё же взял курс на редакцию "Юность". Там меня встретила юная брюнетка, материал о сыне Цветаевой она прочитала одним махом, а когда увидела подлинный портрет Георгия и его великолепные рисунки – журнал-то был иллюстрированный! – схватила всё это хозяйство, прижала к груди, произнесла одно слово: "Я щас!" – и исчезла.

Минут через пятнадцать брюнетка так же стремительно выпорхнула из какого-то кабинета и показала мне на первой странице рукописи чей-то автограф. В левом уголочке наискосок стояла подпись зам. главного редактора журнала А.Дементьева и, как приказ, простые и долгожданные слова: "Срочно в номер!"

У меня-то после столь решительной резолюции Дементьева, конечно, и сомнений не было, что материал будет опубликован. Но главный редактор "Юности" очерк о Георгии из мартовского номера снял. Это был известный в то время писатель Борис Полевой (Кампов). У него болело сердце, по болезни он отсутствовал в редакции и тут – на тебе! – явился на редколлегию и "забодал" мой очерк. Никто не мог объяснить причину такого решения, тогда я, можно сказать, вломился с кабинет Полевого и без долгих вступлений сходу спросил:

– Борис Николаевич! Чем вас не устроил мой очерк?

Без долгих рассуждений на тему обозримого будущего, о горных кавказских вершинах и полярном сиянии получил ответ:

– Ну, подумаешь – сын знаменитой мамаши! У нас есть подобный материал. Антокольский должен принести письма своего сына – тоже с фронта, – помолчав, шеф "Юности" добавил: – Давай какой-нибудь рассказ – в знак твоего морального ущерба…

Что Полевой… Куда как круче с искренними порывами юноши расправилась мадам Швейцер из Массачусетса! Вот Георгий мечтает, в письмах тёткам делится своим сокровенным, расспрашивает о московских театральных новостях. "Всё также жажду в Библиотеку Иностранной Литературы, всё также мечтаю многое прочесть и перечесть, – пишет он. – Всё это будет, будет обязательно, иначе все было бы бессмысленно"… Врёт! – решительно отбрасывает письма Георгия мадам из штата Массачусетс. Какие ещё театры! Какие библиотеки! "Это письма – подцензурные, к тому же цензурованные дважды: военной цензурой и лагерной…" – лепит мадам, как комиссарша из маузера.

"Пишу вам с фронта… Каждый день что-нибудь меняется, так что живу со дня на день, довольно, в сущности, беззаботно, как будто это и не я, или лишь часть моего я. Не читаю ничего, кроме газет. А в общем – всё это очень интересно и любопытно, и я не жалею о том, что сюда попал…" Что вообще за письма! "Мур не доехал до фронта…" – бульдозером проталкивает слухи о сыне Цветаевой цветаевовед Швейцер. А Георгий все пишет и пишет – невпопад фантазиям американки…

Откровенно, с легкой иронией сетует, что многому не научился в Париже: "Ночью орудовал лопатой, кстати сказать, весьма неважно, что обусловило кое-какие замечания о том, что я-де наверное "москвич". Вообще я здесь несколько в диковинку и слыву за "чистеёху" и т.п. Но всё это – пустяки, поскольку всё временно и настает час, когда все, в том числе и мы, – станем на своё место".

Вот-вот, и Швейцер о том же! Вокруг все вшивые – одни уголовники, воровство, спекуляция, мат-перемат!..

Чем-то напоминает мне эта мадам лютую ненавистницу России демократку Новодворскую. Если верить этим мадам, то и войну выиграли спекулянты да уголовники. Сталин – вор в законе. Маршалы Шапошников и Василевский – паханы Генштаба. Адмиралы Исаков, Кузнецов, маршал Рокоссовский – братки. Капитан Гастелло, Иван Кожедуб, ровесник Мура Тимур Фрунзе, в подлиннике читавший французскую и немецкую литературу, – шестёрки…

Интересно, а русский солдат с девочкой на руках, монументом застывший в берлинском Трептовпарке, – символ воина-освободителя Европы – он-то на какой зоне срок отбывал?..

"Все это – пустяки…" – пишет Георгий. Он уже покаялся своим тёткам, что когда был на перевалочном пункте в Алабино, сгущал краски: это было сугубо "под непосредственным влиянием момента". И не без гордости – жизнь, действительно, учит! – в последнем его письме такие вот строки: "Теперь вот уже некоторое время, как я веду жизнь простого солдата, разделяя все его тяготы и трудности. История повторяется: и Ж.Ромэн, и Дюамель и Селин тоже были простыми солдатами, и это меня подбодряет!"

Нет, не убеждают мадам Швейцер такие письма "неизвестного солдатика", было ожившего, было приблизившегося к своим сверстникам" И строчит мадам открытое письмо Анастасии Цветаевой.

"Почему его взяли в армию? Ведь у студентов тогда была бронь", – без тени сомнений утверждает Швейцер, словно она ведала мобилизационными вопросами Генштаба. Да в Литинституте не было никогда никакой брони!

"Если он "убыл в медсанбат", то почему он туда не "прибыл" или почему его не нашли среди мёртвых?" – путает карты мадам – полный профан в вопросах военной администрации. Так будет известно, в тот жаркий июльский денек наступательной операции "Багратион", когда тяжело раненного бойца Эфрона санитары вытащили с поля боя (без рук? без ног? с разорванным осколками снаряда телом?..), еще 300 человек из 3-го батальона – как корова языком слизала! Батальон больше никогда не упоминался в документах 437-го полка. И все, павшие в бою смертью храбрых, "убыли" туда, где архивы не ведутся – даже для таких ревнителей протоколов, как мадам Швейцер.

А парень из похоронной команды, слава Богу, успел хоть наметить так называемые кроки – место, где и кого закопали из убиенных да умерших от ран. Те, крестики, спешно набросанные на случайных крохотных листочках бумаги, сохранились в военкомате. Именно потому и сохранились, что был уже не 1941 год…

Вот в те края, которые с лейтенантских лет хорошо знал с высоты полёта и мог на память вычертить карту с массой населённых пунктов, извилинами рек, дорог; в края, где упокоился сын Марины Цветаевой, сразу я как-то не сообразил послать очерк о нём. Надоумила Ариадна Сергеевна. И вскоре добрые белорусы опубликовали в журнале "Неман" рассказ о судьбе рядового войны.

В "застойные" годы родился девиз "Никто не забыт и ничто не забыто". Богатств у нас в стране хватало, так что от установок памятников, обелисков, могил "неизвестным солдатам" (с вечными огнями) старая власть не открещивалась.

Это нынче: Чубайс захочет и может задуть, к ядрёной фене, все огни России – "веером"!

А тогда я сделал запрос в Браславский райвоенкомат по поводу могилы неподалеку от деревни Друйка и получил незамедлительный ответ. Действительно, на территории Друйского сельсовета есть могила красноармейца Г.Эфрона и на месте его захоронения недавно установили памятник. Военком подполковник Забелло оказал любезность и с ответом на мой запрос прислал три фотографии: деревья с опавшими листьями, заснеженная могила и обелиск, на котором короткая надпись: "Эфрон Георгий Сергеевич погиб в июле 1944".

Именно на том месте, куда привёл меня журналистский поиск, и оказалось захоронение сына Цветаевой. Могилку "неизвестного солдата" все годы после войны не забывали добрые люди: на многострадальной белорусской земле каждая четвёртая деревня сгорела, в каждой семье кто-то погиб, не вернулся домой…