И именно в том она, что весь двадцатый век шёл процесс вымывания народности (читай, доступности, ясности) из поэтических строф. Словно похваляясь друг перед другом, гении и слабенькие, те – которым явно было что миру сказать, и те – которым на поверку, в общем-то, и нечего, шли по пути капризного, причудливого усложнения (под видом "остранения") своих поэтических текстов , "раскачивали" свои интеллектуально-метафорические мускулы "до безобразия", до каких-то туманных, трудно- различимых глыб, до бронированных стен, сцеплённых особым сплавом аллюзий и смыслов, сквозь которые бочком проникнуть внутрь мог только "свой", посвящённый.

Немудрено, что даже терпеливый наш народ в конце концов отвернулся от такой поэзии, и предпочёл телевизор. Пускай вздорный, но, в самой вздорности своей, ясный да спокойный, тёплый телек.

Где же нынешние-то Никитины, Некрасовы, Есенины, Рубцовы?

Разве сегодня возможно, чтобы поэт не побоялся выразить чувство и мысль искренне и просто, в том первозданном виде, в коем и пришли они к нему? (А это и есть первый признак истинной народности, всеохватности, "массовости" – считаю, что из этого слова пугало сделано намеренно.)

Оказывается, найти можно. Ведь:

Если где-то смолкает стих,

Значит, где-то рождается новый.

Не дано, чтобы голос Слова

На минуту хотя бы затих.

Это отнюдь не праздная цитата – родом из детства "золотого века", хоть и принадлежит русскому поэту Дмитриеву. Только не Ивану Дмитриеву, известному лирику, сатирику и баснописцу, ушедшему в один год с Пушкиным (хоть и родившемуся на сорок лет раньше), а Дмитриеву Сергею, нашему современнику. (Книга стихов "О жизни, смерти и любви…", 2005).

Предельная сказовость, почти разговорность, открытость стихов Сергея Дмитриева столь непривычна, что сперва даже мешает чтению. Серьёзная подверженность поэта семантическому ряду Золотого века ("тоска", "блаженство", "путь", "забвение", "раздумья", "страсть", "муки", "цепи", "восторг"… без тени столь привычной нам сегодня "развесистой" иронии!) словно относит нас в "начало всех начал", заново роднит с родной традицией. А откровенная, весёлая ясность и разговорность стиха всё-таки не оставляет сомнений: перед нами поэт современный.

Это та самая стилистически выверенная (нет, скорей угаданная) простота, что приближает предмет поэтического осмысления к самым глазам, – весьма причастная эстетике любезного сердцу Н.Заболоцкого и обэриутов.

Стихи крадутся, словно воры,

Из подсознания на свет…

Или вот:

Мне будет без тебя тоскливо

На рубежах вселенских трасс,

Пока Всевышний сам учтиво

Не свяжет бестелесных нас!

......

Я соберу твое тепло

В копилку собственного тела

И тягостным годам назло

Себя омоложу всецело.

Примечательно, что к нарочитой укороченности строк, почти михалковской "детскости" размера, пришли в конце концов интеллектуальнейшие русские поэты ХХ века – Георгий Иванов, Арсений Тарковский, Юрий Кузнецов и многие другие.

И удивительно, чем "легче душе", чем яснее, доступнее слово поэта, тем шире возможность коснуться серьезнейших, тончайших тем.

Там, где избыточный метафоризм-аллегоризм и центонная ретроспективность обязательно запутают дело и приведут к элементарному диктату поэтического языка, к преобладанию формы над мыслью, скупость и лаконизм вполне справляются с задачей. И не просто справляются: такие стихи не производят столь жестокого "отбора меж людьми" (А.Блок), коему ужаснулся бы и Блок, такие стихи оставляют поэзии шанс на всё же приличную аудиторию.

Я умру, когда живой рассвет

Над Землей расправит крылья

И поддержит все мои усилья

Доказать, что смерти вовсе нет.

Здесь значимость художественно-философской задачи, смелость и тонкость решения, умещённого в столь "малый сосуд", думается, не подлежат сомнению.

Впрочем, Сергей Дмитриев не скрывает, что за этой видимой лёгкостью стоят годы напряженного труда, ночи и дни "поэтической ломки".

Поэту не дано молиться

Капризной Музе лишь слегка…

......

Передумано всё, перемолото,

Как в муку, жерновами стихов,

Но немного намыто золота

Из руды бесконечных слов.

Но, конечно, подобный поэт уделяет несравненно более внимания не природе своего поэтического творчества (что, конечно же, тоже внимания достойно), а тем исканиям, духовным, плотским, даже виртуальным, которые наиболее роднят его с людьми, читай – с читателем. Уж такова природа (и примета) именно "народности" поэтовой.

Я хочу немного: просто жить

Без оглядки на ветра и годы

И на старости внезапно ощутить

Приближенье истинной свободы.

........................................................

Но там, за гранью бытия,

Я вспомню о России,

И вновь споёт душа моя

Напевы дождевые.

Я снова тихо поклонюсь

Горящему рассвету

И унесу родную Русь