Я-то что, я доброволец, да еще иностранец, но им, если прознает начальство, пришьют дезертирство. А если задержат итальянцы, тюрьмы не миновать. А мне миновать, у меня французский паспорт! Я вообще могу сказать, что в Венеции с ними познакомился... Подумав, я сообразил, что в паспорте у меня стоят венгерская и сербская визы, и многочисленные, и что они меня выдадут, эти визы. Но все равно я был в лучшем положении, чем они. А ведь это я их вчера подбил, я больше всех, и первый начал. Рассказал, как посетил Венецию зимой 1982 года, с чужим паспортом в кармане...

Но разве офицерам с войны бояться мирных итальянцев?! "Мы перестреляем всех этих карабинери", — сказал Славко Рожевич и предложил выпить. Что мы и сделали. За исключением наших капитана и механика: мы не дали им пить, ибо им еще предстояло войти в лагуну и где-нибудь пришвартоваться. Собственно, капитаном и механиком эти ребята не были, но поплавать им приходилось. Оба родились в хорватском Дубровнике, на противоположном берегу Адриатики, а в этом городе все умеют плавать — и сербы, и хорваты. Дубровник, в общем, и называют славянской Венецией.

Порта мы опасались. Потому план был такой. Просто выплыть в город и где-нибудь пришвартоваться на Гранд-канале, у какого-нибудь музея. Никто из нас не говорил по-итальянски, но в Венеции столько туристов! Вот и мы туристы, правда, со "Скорпионами", но уж как получается. По правде говоря, сербы к итальянцам ничего не имели. Итальянцы хотя и оккупировали во время войны Хорватию вместе с живущими там сербами, однако за сербов даже заступались, когда хорваты их резали. Однако у нас у всех, включая меня, русского, было некое презрение небольшое к итальянцам, потому что они потомки великой нации, но сегодня никчемные бойцы, плохие вояки. Якобы!

Там был маяк, а справа от маяка был пролив, через который мы и вышли в лагуну. Снег к этому времени стих, появилось зимнее солнце. Она, город Венеры (я предпочитал, чтобы она переводилась как "город Венеры"), низко лежала перед нами на воде: Венеция.

Проблуждав некоторое время в хмурых водах зимней Венеции, мы предпочли пристроиться на канале Делла-Джудекка. У набережной, застроенной складами и, как потом оказалось, госпиталями, мы убедились, что все же наш катер крупноват и слишком по-плебейски, по-рабочему выглядит возле дворцов и роскошных отелей на Гранд-канале. А у складов мы были уместны. Здесь и там у набережной стояли баржи, и мы тихо прилепились между ними. У остановки плавучего трамвая вапоретто мы узнали, что набережная называется Дзаттере. Так же называлась и остановка вапоретто. Мы по очереди привели себя в порядок в трюме, в каюте у зеркала. Умылись. Поулыбались друг другу, пытаясь делать это, как делают мирные люди. В великом городе-музее. Проверили карманы. Я взял свой французский паспорт. У парня из военной полиции имелся паспорт Словении — той, где столица Любляна. Остальные предпочли не брать с собой свои югославские паспорта. Над оружием долго раздумывали и наконец взяли с собой два пистолета. На случай безвыходной ситуации. Перепрыгнув с носа катера на набережную над черной водой, мы пошли, как пошла бы сошедшая на берег команда небольшого судна, молодые люди, смеясь и подталкивая друг друга, забегая вперед, и свободно трещали на незнакомом языке. Мало ли иностранцев бродит по Венеции.

Оказалось, что не так уж много. По крайней мере, в этой части города мы встречали людей, удивленно оглядывающихся на нашу речь, поэтому мы перешли на broken English, чтобы не привлекать к себе внимания. Мы вышли к мелкому каналу: канал был обложен по краю бордюрным камнем, как тротуар, и повсюду к длинным двойным шестам, торчащим из воды, были пришвартованы лодки — большая часть лодок окрашена в синий цвет. Канал этот безошибочно привел нас туда, куда мы первоначально намеревались пристать; мы вышли вдоль этой узкой полоски воды к каналу Гранде и пересекли его, дружно топоча по деревянному мосту академии. Дело в том, что я и словенский гражданин уже бывали в Венеции: я — за десять лет до этого, словен из военной полиции — неизвестно когда. Пошел снег, разноцветные дворцы на канале Гранде, выполненные в византийском, ренессансном и барочном стилях между XIII и XVIII веками, нас мало интересовали, но мы признали, что это красиво. Мы, впрочем, тоже явились не из хижин дровосеков: "тигры" занимали несколько богатых вилл на самом берегу Адриатики, да и военная полиция квартировала в захваченной вилле какого-то бывшего хорватского министра в три этажа. Там был паркет, камины, огромные окна. Как солдат, равно как матросов небольшого судна, нас интересовали траттория и девки. У нас были марки — своим солдатам командир Аркан неплохо платил в немецких марках. У меня было несколько тысяч французских франков. Мы намеревались поесть, выпить вина, поймать, если возможно, девок, либо одну девку, и сделать с ними, ну вы знаете что... Отбыть мы собирались после того, как наступит католическое Рождество, ночью. Глубокой ночью.

Я так тщательно перечислял все эти пункты, словно у нас был план. На самом деле мы шли, притворяясь матросами, останавливались выпить из фляжек сливовицы, то галдели шумно, то, вспомнив, кто мы, затихали. Пытались глядеть сквозь стекла ресторанов, которые явно были нам не по карману. Но на самом деле мы наслаждались жизнью. Так мы дошли до самой церкви Santo Stefano, пока до нас не дошло, что мы находимся в центре самого центрального района Венеции San Магсо и что, если обед мы еще сможем здесь оплатить совместно на марки Аркана и французские франки моих французских издателей, то уж на девок нам точно денег не хватит. Потому мы повернули обратно: там, в окрестностях академии и Музея Пегги Гуггенхайм, мы видели несколько заведений, которые показались нам скромнее.

Как обычно бывает на похмельный день, у нас внезапно началась коллективная депрессия, мы помрачнели, хотелось выпить много алкоголя, чтобы взбодриться, хотелось есть, фляжки опустели, стало очень холодно. Потому мы решительно вошли — словен и я впереди, а "тигры", мрачные, за нами (на самом деле серб со словенским паспортом) в заведение под названием Trattoria d`Oro. Мы выбрали эту "Золотую тратторию" потому, что оттуда вышли, покачиваясь, два типа, очень похожие на нас: в бушлатах, шарфах — впрочем, у нас было все завязано и застегнуто, а у них развязано и расстегнуто.

Внутри нас окатило горячим воздухом, пахнущим моллюсками и вином. Толстый человек с усами и замашками хозяина, в слишком узком для него черном пиджаке и черном галстуке поверх рубашки улыбнулся нам радушно и спросил, парлере ли мы итальяно? Я улыбнулся и сообщил ему, что мы французы и можем говорить еще по-английски, а вот парлере итальяно не можем.

Он повел нас к столу, круглому, за которым не было стульев. Стол стоял в углу, а рядом горел вполне скромный, но все же камин. Стулья нам немедленно принесли и тотчас стали приносить приборы, официанты, такие же как хозяин, все, кроме одного, с усами. Мы уселись и только тогда оглянулись вокруг... Зал был полон женщин, пьющих чай и кофе... Их было так много, что неудивительно, что стол нам отдали тот, который предназначался для служебных нужд официантов. Не выставлять же клиентов за дверь. Ей-богу, там были одни женщины. Молодые и старые, но все довольно чопорного вида, и нас осенило: это же вечер перед Рождеством. Они собрались здесь, должно быть, это их традиция, конгрегация одной из близлежащих церквей, — перед Рождеством зайти и откушать здесь сладостей, и чай, и кофе.

— Да! — сказали мы все почти одновременно. Точнее, мы промычали. Мы попали не к девкам, но к набожным каким-то ханжам.