Бывшие латышские стрелки, дети расказаченных казаков, уроженцы южнорусских местечек, занесённые службой в Красной армии или партийной и хозяйственной работой в столицы и просто большие города, крестьяне-середняки, скрывшиеся в городах от коллективизации и сопутствующих репрессий, беглые испанцы, китайцы и греки, прочие европейские (и не только) коммунисты и левые, "притаившиеся нэпманы" и русского, и армянского, и еврейского, и украинского происхождения, затем остатки депортированных поляков, пленных немцев, итальянцев и румын, вернувшиеся в 40-е гг. армянские и прочие "репатрианты", всё это варилось в огромном плавильном котле первых пятилеток, смешивалось и перемешивалось, отстаивалось. В конце-то концов, оправившись от военных и прочих разрух в "стране Советов" появился самый, что ни на есть средний класс. Если процентов 10-13 населения можно было отнести к партноменклатуре и прочим высокообеспеченным слоям, "элите", а 2-3% (от силы до пяти, но уж никак не больше) к маргиналам (пьяницы, "трудные семьи" и т.д.), то 80-85% и стали, и были тем самым средним классом, который был позже убит перестройщиками (впрочем, во многом они сами-то и были его порождением). Этот класс даже обладал определённым классовым сознанием, без которого невозможно объяснить ни появление шестидесятников, ни перестройки… Даже в "красной Болонье", да и вообще в Романье-Эмилии и Умбрии и "социальном государстве" Швеции не было столь значительного и массового среднего слоя, класса. Хотя, очевидно, было много и похожего (особенно в случае Болоньи). Но чтоб за 80%?! Этот класс, вызванный к жизни советским "социальным экспериментом", обладал не только элементами классового сознания, но и специфическим менталитетом, духовностью. По сути, он очень мало имел общего с пролетариатом, наёмными рабочими (хотя некоторые его представители и трудились на заводах, стройках, в совхозах), собственно рабочим классом. И не только из-за достаточно высоких уровней жизни и социального обеспечения (на Западе рабочие могли иметь и больше), а из-за той неповторимой "мещанской" атмосферы, явно мелкобуржуазной, которую он вырабатывал. Любой непредвзятый человек вынужден признать этот исторический факт, и согласиться с ним.
В духовном отношении кроме безудержного конформизма класс этот отличали ещё пошлость, безрелигиозность (очевидно, из-за того, что окончательно он сложился, сформировался только при Хрущёве, во время его известной антирелигиозной кампании) и "гуманитарное сознание". Дело в том, что даже во время репрессий 1935-1938 гг. значительная часть "простых людей" ещё считала себя верующими. Великая война, казалось, могла только усилить религиозность, да и ограничения на время заметно ослабли, но новая духовность среднего класса не нуждалась в реальной религии, т.к. она удовлетворялась огульным массовым атеизмом с примесью рерихианства и русского космизма, а на смену традиционным идеологиям (в их числе коммунистической, хотя коммунистической в последнюю очередь) пришло некое гуманитарное сознание (по сути это было близко взглядам какого-нибудь Вельтрони, хотя абсолютное большинство советских людей об этом и не догадывалось). Совок был обречён. Средний класс не мог не совершить уничтожения Советского государства, строя и самоуничтожения хотя бы потому, что буржуа, бюргеры, боргезе, мещане всегда склонны к самообогащению, комфорту и конформизму и порождают критические ситуации и нестабильность (можно вспомнить британский парламент при Карле I, Генеральные штаты во Франции при Людовике ХVI, младотурецкую революцию и т.д.). Класс этот стремится либо к "господству" (во многом, конечно же, мнимому, формальному) либо к поражению и самоуничтожению (нередко реальным, действительным, как и произошло в постсоветский период). Эта самая духовность, внутренние силы этой духовности, сама атмосфера душного мещанского застоя очевидно не могут не предвещать грозы. Гуманитарное сознание больше было свойственно всё-таки русскоязычной части среднего класса. Например, русский интеллигент или рабочий в Риге или Даугавпилсе знал не хуже (по правде, обычно и лучше) латышского хуторянина гениальную поэзию Чакса (воспевшего, кстати, ещё в "буржуазной Латвии" латышских стрелков), но зато у последнего сохранялись остатки самобытности, национального самосознания и привержен- ность к традиционной низовой ("латвияс дайнас" — песни, которые они знали сотнями) и бытовой (национальные одежды) культуре. И дело не в имперскости. Средний слой, а пожалуй, особенно его русскоязычная часть обладала весьма размытым (чтоб не сказать сильнее) понятием об имперском характере российских государственности и цивилизации. Конечно, средний класс тысячами читал книжки своих и зарубежных классиков. О, он был очень начитан. Но эта грамотность, это "начитничество" были какими-то ущербными, однобокими, неполными. Метафизика (кроме, разве что Достоевского) отторгалась, причём не только по цензурным причинам.
Очевидно, сам строй, сам склад души не позволял советскому человеку быть метафизиком. В этом позднесоветском болоте могли заглохнуть любые ростки духа, правды, веры, внутреннего тепла и любви. Это неправда, что перестройщики взяли, да всё поразрушали. Это "уполномоченные", представители среднего класса, при помощи заокеанских представителей того же класса разрушили одну из величайших мировых империй, одно из великих государств. Это они из года в год голосуют за "партию власти" (второй вариант — КПРФ), говорят по мобильникам, едут отдыхать на Кипр, пьют итальянские и аргентинские вина, слушают группу "Ленинград". Жизнь изменилась, нередко в худшую сторону, усложнилась, класс умалился и разложился, но всё ещё, в остатках своих, верен себе. Как человек, потерявший всё, но всё ещё не могущий это осознать, понять и признать.
Народ русский призван был быть "Светом миру", Новым Израилем Нового Завета, "народом Богоносцем" (что признавалось и некоторыми иностранцами, например, В.Шубартом), строителем Третьего Рима, хранителем Древлеправославной веры, а не этим теплохладным полутрупом, коим он ныне и являет себя всему человечеству, всему миру, всем людям.
Кому ещё было столько дадено, такие превеликие богатства истинных веры и благочестия, отзывчивости и любви?! Можно ли было безнаказанно зарыть такие таланты в землю, презреть их, забыть о них?!
Мы не против среднего слоя, сословия как такового, но мы категорически не приемлем его как некий стержень, доминанту общественной и политической жизни, её самоцель. В среднем классе плохо не его "мещанство" в социальном смысле, а его выдающаяся и воинствующая посредственность, пошлость, ограниченность.
Доктрина и мечты Руссо об "общественном договоре", казалось бы, получили максимально возможное воплощение если не в Союзе, то по крайней мере Швеции и некоторых других государствах социалистического типа. Я не считаю, что это может быть альтернативой (духовной и какой угодно) миру чистогана и наживы.
Такой альтернативой могут и должны быть только традиционные общества.
Мне скажут, что время ушло, происходит расчленение России и объединение остального, враждебного ей человечества. Но мы верим в наш народ, в его добрую волю, его судьбу, его будущее, "мы вырвем столбы, мы отменим границы…" Нам хочется верить.
А коль скоро наш народ отвергнет не только свою старую веру, но и своё призвание, свою высокую судьбу, назначение в целом, то лучше ему и не быть.