Проза псковского писателя Игоря Смолькина являет собой весьма нечастый для наших дней пример соединения сюжетно напряженной литературы с православной проповедью. Более того — он старается писать так, чтобы это было не просто назидательно, не просто вело душу читателя к спасению, но и чтобы было ему интересно. А то ведь какой прок в самой высокой морали, если читатель отбросит из-за скуки книгу, так до нее и не дочитав?..

Владимир Костров. Песня, женщина и река: Стихотворения. — М.: Молодая гвардия, 2001. — 286 с. — (Б-ка лирической поэзии "Золотой жираф").

Замечательный сборник стихов замечательного русского поэта, открывающий собой замечательную поэтическую серию издательства "Молодая гвардия". Будет очень жаль, если она, как это нередко случается с начинаниями подобного рода, захлебнется на одной-двух первых же книгах либо похоронит себя под переизданием одних и тех же, ранее дефицитных, а сегодня уже всем поднадоевших поэтов начала века. Тому же Гумилеву изданные книги были нужны прежде всего ПРИ ЖИЗНИ. "Так хотел он нас предостеречь: / Убедить, что Слово — это весть. / Человек, России давший речь, / Жизнью заплатил за эту Честь…" Дай Бог, чтобы хоть с помощью "Молодой гвардии" эта цена перестала быть такой дорогой.

Аист на крыше: Сборник произведений псковских писателей для детей. — Псков, 2001. — 228 с.

Книга, каких очень не хватает сегодня в школах России. Учит детей любви к Родине, природе и одновременно — прививает вкус к хорошей поэзии и прозе.

Александр Глембоцкий. Вкус жизни: Избранные стихи. — М.: Международное издательство «Информациология», 1999. — 208 с.

Первое, что поражает в этой книге, — это разительный диссонанс между ее полиграфическим оформлением и художественным уровнем включенных в нее стихотворений. Увы, но под сверкающей цветной суперобложкой с репродукцией картины Клода Моне "Завтрак на траве", на сверхкачественной плотной бумаге напечатаны довольно банальные по содержанию рифмованные столбики слов. Один из таких столбиков даже вынесен на обложку, и он более чем красноречиво говорит о поэтическом уровне всей книги: "Стихи мои узнает вся планета, / и каждый, кто к Поэзии не глух, / услышит в рифмах русского поэта / благословенный протестантский дух".

Вот так-то. А кто, значит, этого ПРОТЕСТАНТСКОГО духа в стихах РУССКОГО поэта не услышит, тот пусть пеняет исключительно на свою поэтическую глухоту…

А между тем помещенные в книге авторские обращения к читателю показывают, что А.Глембоцкий просто работает НЕ В СВОЕМ ЖАНРЕ и вместо заурядного стихотворца из него мог бы получиться вполне интересный эссеист. В пользу такого вывода говорит также и его несомненная литературная начитанность, которая дает себя знать в эпиграфах, проставленных к КАЖДОМУ стихотворению сборника.

Надежда Кондакова. Инкогнито: Стихи прошлого века. — М.: "Золотой векъ", 2001. — 104 с.

Очень эстетично оформленный сборник, свидетельствующий, что настоящая поэзия не может быть ни «правой», ни «левой», а только плохой или хорошей. Большинство стихов Н.Кондаковой читается с удовольствием, тут содержание с оформлением не расходятся. А строки, наиболее соприкасающиеся с нашей живой реальностью, хочется даже цитировать друзьям: "Скажем постом, что уныние — грех стихотворца, / самый простительный в русской поэзии грех. / Что нам империя — ЗЛА или — дикого ГОРЦА? / Родину жалко, но родина есть не у всех".

Леонид Ханбеков. Земной крест: Творческий портрет с лирическим отступлением. — М.: "Московский Парнас", 2000. — 56 с.

Увы, мы очень мало пишем о живых, мы вообще привыкли не замечать рядом с собой таланты, пока они не умрут — а уж потом-то мы своего не упустим, отведем душу в мемуарах! А вот Леонид Васильевич Ханбеков старается писать о своих друзьях, пока они живы, ведь и внимание, и признание нужны живым гораздо больше, чем мертвым. Тем более если они талантливы, как московский поэт Владимир Чернобаев, о котором автор и рассказывает в своей новой книжке.

Александру Сергеевичу Пушкину в позапрошлом году уже мы справили двухсотлетие. Опубликовано было много чего в юбилейный год. А мы вряд ли можем сказать, что стали к нему ближе, прочитав то и это. Потому как самого Пушкина надо ЧИТАТЬ, долго и упорно, и — так, как он вложил все свое в текст и не так, как кто-то видит, если видит. Заучиваемый нами с детских лет он кажется нам знакомым-перезнакомым. У каждого — свой Пушкин, на все случаи жизни. И — один на всех и един на все времена.

Эти "заметки по поводу и без" в основном об Александре Сергеевиче. Но и о нас — тоже.

"Повести Белкина" были восприняты современниками прохладно. Анекдоты какие-то — пожимали они плечами. К тому же и авторитет Белинский остался ими весьма недоволен: на спад пошел гений, на спад.

Впрочем, и в наши дни тоже, знаете ли… Вот, например, в одной десятилетней давности хорошей в общем-то книге о белкинском цикле авторы ее, рассуждая о ёрническом отношении Пушкина к некоторым своим героям, склонным к патетике, делают порою обидные заявления.

В повести «Метель» есть одно место, где показано возвращение русских войск из французского похода. А в нем — шесть восклицательных знаков. В одном абзаце. Война та, как все мы помним, названа была Отечественной. Так вот в упомянутой книге читаем:

"Воспарив духом вместе с девицей К.И.Т. (это та девица, которая рассказала покойному Ивану Петровичу историю с метелью. — В.К.), Белкин вспоминает пору возвращения русских победоносных полков из-за границы…" так, что это "…было бы, пожалуй, чересчур даже для ломоносовской оды. Главное же, выраженный в них патриотический (но и одновременно верноподданический) восторг имеет весьма отдаленное отношение к сути рассказанной истории".

И так хочется возразить и, может быть, предпринять попытку коррекции давно устоявшегося и муссируемого по сей день мнения об ироничности по этому поводу Пушкина и осмеивании им возвышенной риторики. (Такое, конечно, случалось и — часто; но — не везде.)

Выведенная за сюжетные рамки повести война не просто фон, но и своеобразный ключ, с помощью которого можно расставить немало точек над i. Уже поэтому негоже, по-моему, говорить о каком-либо осмеивании здесь чего-либо. Можно сделать скидку авторам на то, что, мол, время такое было, когда книга издавалась. Но мне кажется, что уже и тогда верноподданичество начало терять отрицательную окрашенность, которая и привнесена была в это слово некогда искусственно. Правда, и весьма искусно тоже.

Эти два десятка строк из «Метели» должны восприниматься нами несколько иначе. К ним вообще стоит еще раз и внимательно приглядеться: "Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: "Vive Henri-Quatre", тирольские вальсы и арии из «Жоконда».