— Любопытный образец нежити и крайне несовершенные чары призыва, — прокомментировала Кристанна. Забинтованный что-то злобно проревел. — Разрежешь мне печень? Напустишь в неё желтых муравьёв? Скормишь мой мозг плотоядным слизням? Ой, хочу, хочу! — Квартеронка радостно захлопала в ладоши и повернулась к бардам. — Ребята, что за очаровашка? Не из вашего мира?

Барды кисло сморщились.

— Наш, чтоб ему гривну всю жизнь по поганому курсу менять! Один м-м-м… одна ш-ш-ш… одно… — «Одно» Ларвеора заинтриговало, но он смолчал. — Крендель прибацанный, короче. И швец, и жнец, и на дуде игрец — тиран, убийца, гнусный предатель, коварный злодей, бессмертный некромант. Уже и на куски его рубили, и соломкой шинковали, и в яме со смолой топили, и в пропасть скидывали, а он всё никак не въедет, что сваливать пора, прилип как бубльгум пожёванный. Воскреснет — и давай по-новой грабить, осквернять, батонов простых зомбировать, выпускать кишки из животов, вырывать сердца, напяливать головы на пики и котяток пугать… Заколебал, колдырь доморощенный. — Парни печально вздохнули.

Ларвеор приподнял бровь. Вокруг него послышались сдавленные хрипы и дробный стук падающих на пол челюстей. Мумия гневно взвыл и скользящим нечеловеческим шагом устремился к троице с лютнями. Барды смотрели на него, тихо, счастливо улыбаясь, и едва забинтованный приблизился, мощный удар лютней по лицу отшвырнул его назад. Он ударился о стену и сполз на пол.

Ларвеор поднял вторую бровь.

— Какую гитару загубил, вобла недосушенная, — печально глядя на искалеченный инструмент, посетовал бард. — Корчит тут из себя Большого Брата, распальцовкой в нос тычет… Терминатора на тебя нет!

Кристанна щелкнула пальцами и восстановила гитару. Посмотрела на просиявшего барда, хрипящую мумию, удивленного капитана, остолбеневших людей и нелюдей и поняла, что должна что-то сказать. Но ничего умного придумать не смогла и сказала первое, что пришло в голову:

— А кто такой терминатор?

— А вот я мужик чудной — болван заводной,

Зовуся Термонатор два — жестяная голова!

Херосином упиваюся, на самокате зело быстро катаюся,

С пищалью изрядно управляюся.

Росту во мне три аршина, в нутре имею колеса да пружины! — напомнил о себе Хранитель.

— Ай, молодца! — одобрили барды.

~ *~* ~

В парке всю ночь поёт соловей,

Спать не даёт он тёще моей.

Возьму автомат я, патроны возьму,

Пой соловей, ты не мешаешь никому…

Бух! Бух! Бу-бух! Бу-бу-бууух!

Чертог перемещений содрогался от мощных раскатов грома, что прокатывались по нему, множа эхо. Кусочки железа, которые с огромной скоростью выплёвывала металлическая труба, ударялись о Жемчужную сферу и отлетали от неё, рикошетя в стены и собравшихся в зале существ, никого почему-то не задевая. "Параллельные автономные аарты с нулевым взаимовлиянием", — объяснил Сивер, если бы ему позволили открыть рот. Едва гром стихал, к потолку взвивались звонкие соловьиные трели, а невысокий, небритый, лысоватый мужичок в широченных цветастых трусах горестно хныкал и, помахивая трубой, прихлёбывал из здоровенной бутыли мутное зелье.

Когда зелье и железные шарики кончились, Ларвеор испытал небольшой шок. Мужик с трубой взвыл как недоенный кентавр и грохнулся на пол так, что гул пошел по всему залу, а за его спиной возник — капитан поперхнулся, если бы было чем — Кошмар Всех Холостяков, она же Елгрутт них Рюёкка, "железная грудь" (официальное, между прочим, звание) Тролльих земель. Со сковородой вместо любимого двуручника, в жутком красном халате вместо доспехов, но это была она! Та самая, что могла выйти на дракона с голыми руками, после чего дракон смылся бы без шкуры. Та, кого до истерики боялась (простите, немного опасалась) сама Госпожа. Та, в чьём кабинете, по слухам, висел плакат "Будущий зять — отродье тьмы и борются с ним соответственно!" и чьими скромными усилиями дала течь любовная лодка Кристанны и Сивера. Та, что едва не2…

Ларвеору захотелось сотворить двойной круг, но он сдержался.

— Бабуля? — пролепетала Кристанна, серея на глазах.

— Госпожа Елгрутт при поперечном сечении будет значительно шире, — возразил Сивер, уныло разглядывая себя в зеркале. Лиловый «фонарь» под глазом делал его похожим на окривевшего енота — увы, синяки лечебными чарами не сводились. — Но сходство, бесспорно, есть. Та же мор… прошу прощения, лицо, и эти лишенные выражения очи, круглые, блестящие, как пуговицы, и очаровательные космы, то есть кудри. Такая душка! Придушит любого.

— Ах ты, панда недобитая! — басом взревела тетка, с неожиданным при её комплекции проворством кидаясь вперёд, выдернула у мужичка трубу и принялась неистово колотить ею по куполу. — Лопух ушастый! Глиста в скафандре! Я ж тебе все волосья повыдёргиваю, долбочёсина остроухая, шмакодявка косоглазая! А ну вылазь оттудова! Вылазь, слышь, чё грю, слизняк бледнючий!!!

Искры ворохом сыпались при каждом ударе, купол гудел, как чугунный котёл, но держался. Звери попрятались, ёлки мелко тряслись, барды, пугливо косясь на тётку, жались у стеночки. Мгновенно протрезвевший мужик в трусах на карачках отползал в сторону. Мумия, всё ещё лежа на полу, талантливо притворялся мёртвым. Огромный парень с железной головой и багрово горящими глазами раскачивался взад-вперёд, бормоча что-то про больной бок бабы. Странный человек, пришедший за железноголовым — барды почему-то называли его поваром — стоял, скрестив руки на груди. Лицо его ровным счетом ничего не выражало.

— Слизняк, — невыразительно повторил Сивер. Он хорошо умел держать себя в руках (Кристанна не в счёт) и с легкостью пропускал мимо ушей оскорбления, на которые его кузина неизменно отвечала коронным "поворот-взмах-стряхнуть-кровь-с-клинка". Но едва дело касалось его внешности, прославленное эльфийское терпение улетучивалось как дым. — Ах ты, старая…

— Не вздумай! Снесешь сферу! — ахнула Кристанна, повисая на шее у бывшего мужа. От неожиданности тот уронил зеркало и произнёс словечко, совершенно не сочетавшееся с эльфийской честью. — И не злись, алые пятна на щеках никогда тебя не красили. Послушайте, сударыня, он не хотел вас обидеть…

— Ты-то чё борщехлёб раззявила, лахудра зеленомордая-я?! Сгинь, поблуда!

Кристанна выпрямилась… и уже Сиверу пришлось вцепляться в разъяренную чародейку, дабы удержать её от взлома Жемчужной сферы Молотом и всеми смежными заклятьями. Повар еле заметно усмехнулся и, приняв какое-то решение, неспешным шагом приблизился к «Елгрутт».

— Успокойтесь, миссис, — вежливо попросил он. — Вы ведете себя…

— Ты щё мне указывать бушь, мозгляк?! — огрызнулась тётка, поправляя халат на необъятной груди. — Затащили незнамо куды, а я сиди молчи? Так вот хрен им в жопу вместо укропу! Всех закопаю! Сопли на кулаки намотаю! А ты пшёл вон отседова, пока я тя на нуль не помножила, недоносок!

— …неразумно, — спокойно продолжил повар, улыбаясь уголками рта. ("Во даёт!" — пробормотали барды). — Мы на одном крейсере. Положите пулемёт на пол. И не разрушайте мой мозг. Пожалуйста.

— Видишь? Ну? Тёмненький, взор аж до спинного мозга достаёт и вообще… — шепнула Малинка на ухо Зикке.

— Отдин литц с наш Лар! — шепнула Зикка на ухо Дане.

— Брат родный! — шепнула Даня на ухо Малинке.

"Никакого сходства", — нахмурился Ларвеор, с лёгкой горечью проводя ладонью по только начавшему отрастать «ёжику». Слабости бывают даже у несгибаемых героев. Капитан, например, был очень привязан к своим роскошным чёрным кудрям, смоляной волной спадавшим до лопаток. Так привязан, что после знакомства с Палючкой, простите великодушно, Дыханием дракона, ему понадобилась целых пять секунд, чтобы погасить багровое пламя в глазах.

Вот это действительно было страшно.

А боевая тётка всего-навсего стала густо-свекольной, под цвет халата, тяжело, по-звериному, задышала и чуть пригнула голову. "Совсем как покойный Уэйд, — подумал капитан. — История любит нахоженные тропы…"

— Чавой сказа-ал?! — пророкотал громовой глас. От зловещего звука сминаемого железа Зиккины змейки встали дыбом.