— В начале 70-х годов я был в Самаре, тогда Куйбышеве. На одном из ваших заводов делали корпус для орбитальной станции «Салют». Параллельно пытались наладить производство металла для пивных банок. И это никак не удавалось сделать в отличие от корпуса станции. Меня тогда это поразило…
— Сейчас там все освоено… Кстати, работать с мягким металлом для банок не менее сложно, чем со сплавом для корпуса «Салюта». Банки изготавливают на автоматических линиях, счет идет на миллионы штук, требования к геометрии ленты необычайно высоки. Ничего удивительного в том, что с ними сначала не получалось, — опыта у металлургов не было. Все-таки для нас всегда главной была оборонная тематика. Наш институт «держит» три главных направления по алюминиевым сплавам — самолеты, ракеты и «вертушки».
— Нельзя ли поподробнее о ракетах?
— Мы много работали с Валентином Петровичем Глушко, который, как известно, заменил Сергея Павловича Королева. На заседании политбюро Глушко заявил, что он за три года сделает такую же ракету, как у американцев. Речь шла о многоразовой ракетной системе. Приехал Глушко к нам в ВИАМ и говорит, что ему нужен новый сплав. Ракета представляет собой гигантский центральный бак — 8 м в диаметре и 40 м в высоту, наполненный жидким водородом, а вокруг четыре «сосиски» с кислородом. У нас уже был разработан свариваемый криогенный алюминиевый сплав, который обладал удивительным комплексом свойств — с понижением температуры у него росли и прочность и пластичность.
— Если Валентин Петрович принимал какое-то решение, то заставить изменить его было практически невозможно…
— Но проблем со сплавом было много, трудности приходилось преодолевать невероятные: швы трещали и так далее и тому подобное.
— А разве когда-нибудь бывало, чтобы все шло гладко?
— Нет. Всегда было сложно. Ни одна вещь просто так не получалась. Да и сейчас не получается. Но в конце концов мы всегда находили выход.
— В том числе и в истории с ракетой Глушко?
— У нас все начало налаживаться, однако сам Валентин Петрович уже в этой работе не смог участвовать: долго болел, а потом и умер. Ко мне он относился очень трогательно. На своей книге написал: «Дорогому Иосифу Наумовичу за незабываемую помощь в создании ракетной техники». Мне приятно об этом вспоминать…
Из воспоминаний:
«В 60-х годах разгорелось соревнование: кто первым высадит людей на Луну. Лихорадочными темпами строили гигантскую ракету HI, которая должна была осуществить высадку на Луну. Ракета состояла из набора шаров, нечто вроде детской пирамиды. Нижний шар имел диаметр 16 м, у последующих радиус постепенно уменьшался. Шары изготавливали из сплава АМг-6, типа магналия, давно применяемого в советских ракетах, а скреплялись они между собой с помощью мощных фитингов из нашего нового высокопрочного сплава В-93. Поскольку предполагалось, что запуск произойдет очень скоро и нагрузка, естественно, будет одноразовой, требовалась максимальная прочность. Получили очень высокую прочность, но пониженную коррозионную стойкость. Однако постройка ракеты сильно затянулась, и в узлах из сплава В-93 появились коррозионные трещины. Наконец ракета была изготовлена, и подошло время пуска. Нам было поручено решить вопрос: можно ли производить запуск при наличии трещин. Сняли несколько фитингов с трещинами, испытали их, нагрузки держат прилично. В общем, я и Ахапкин — заместитель главного конструктора — подписываем документ, что при имеющихся трещинах запуск возможен.
Запуск начался удачно, но очень скоро возникли неприятности, и Н1 взорвалась. При этом разнесло весь стартовый комплекс. Мы с Ахапкиным ждали, что за нами придут, но оказалось, что отказал один из двигателей. К В-93 никаких претензий не было.
Вместе с Н1 взорвались наши надежды на скорую высадку на Луну».
— Вам довелось встречаться с выдающимися конструкторами и учеными XX века, не так ли?
— Со всеми главными конструкторами самолетов, со всеми генеральными конструкторами ракет и с нашими атомщиками, которые создавали центрифуги для разделения изотопов урана. Ну а по линии Академии наук — с очень многими выдающимися учеными.
— Вернемся к ракетной технике. Кто произвел на вас наибольшее впечатление?
— Расскажу лучше о нестандартных ситуациях. В частности, о тех, которые связаны с академиком Челомеем. Хрущев очень сильно «зажал» Сергея Павловича Королева. Зато все заказы фирмы Чело-мея считались делом государственной важности, и им была открыта «зеленая улица». А КБ Королева отодвинули на задний план.
— Вы не преувеличиваете? Хрущев благоволил и Королеву — ведь тот дал первый спутник и запустил Юрия Гагарина!
— Все это так, но это был другой временной период.
— «Семерка» Королева — это величайшее достижение XX века. Но ведь у Владимира Николаевича Челомея был и есть «Протон». Тоже весьма неплохая ракета и тоже летает до сих пор…
— Я рассказываю о том времени, когда появился на свет как «звезда первой величины» академик Чело-мей. Это было значительно позднее создания «семерки» Королева. Действительно, ракета Р7 — великое достижение Советского Союза, первый в истории человечества выход в космос, начало космической эры, полет Гагарина. «Семерка» Королева — это мирный космос, ракета, запускаемая с поверхности Земли. «Протон» Челомея — уже другая эпоха. «Протон» — это мощная военная ракета, несущая ядерные заряды, укрываемая в подземных шахтах. Это перенос холодной войны между СССР и США в ядерно-ракетную фазу. Много «Протонов» и сейчас стоят в бункерах, защищая Россию. Именно сохраняющаяся ракетно-ядерная мощь России служит надежным аргументом в пользу причисления России к восьмерке самых промышленно развитых стран мира. Итак, есть мирный космос Королева и военный космос Челомея. Сплав для «Протона» рекомендовал институт Минобщемаша.
— Ваш конкурент?
— Нет, конкуренции никакой не было. Просто завод, на котором делался «Протон», принадлежал Минавиапрому, а сплав для ракеты предложил Минобщемаш. Ответственными по заводу назначили академика Кишкина и меня — ведь завод-то был наш, минавиапромовский. Реально я на заводе был день и ночь. Сплав назывался АЦМ — «алюминий-цинк-магний». К тройным сплавам я относился с большой осторожностью, так как считал, что ведут они себя плохо с точки зрения коррозии. Почему тот институт пошел на подобный сплав, мне было неизвестно. Вскоре мои опасения начали оправдываться. Мы ничего не могли противопоставить такому решению, так как сплав АЦМ одобрил академик Челомей и поддержал сам Хрущев.
— Неужели даже ошибочное решение оспорить было невозможно?
— Челомей был чуть пониже господа Бога, но гораздо выше всех министров. Ну а о Хрущеве и говорить нечего… Так что работы шли полным ходом — на заводе штамповались ракеты. Их уже было довольно много. У каждой ракеты стоит часовой и никого близко не подпускает — так сохраняется «государственная тайна». Через некоторое время, месяца через два, по сварным швам начали появляться трещины. Некоторые из этих «трещинок» достигают метров двух! Все видят, что происходит, но никто не решается сообщить об этом академику. Новые ракеты делаются с большой скоростью, но с не меньшей скоростью появляются и новые трещины. В конце концов, я поехал к нашему министру, рассказываю ему о происходящем. Как только он услышал имя Челомей, поднес палец к губам — мол, молчите и отвел меня в маленькую комнату, где не было «прослушек». Прошу позвонить Челомею. Министр говорит: «Звонить ему не буду, лучше поезжайте вы и все расскажите. А потом о его реакции доложите мне…» Я понял, что наш уважаемый министр боится Челомея, как и все остальные. На следующий день иду к Челомею. Он сразу меня принял. Кстати, человек он был надменный — употреблю это слово. Вот, к примеру, такой штрих. У них в Реутове высотное здание. Работают три лифта. В часы пик у лифтов собирается большая очередь. Но обслуживают людей только два лифта, а третий — персональный, для академика Челомея. Мне это абсолютно не нравилось… А заместителем у Челомея был сын Хрущева — Сергей. Я с ним встречался. Он мне очень понравился. Вел себя просто, ничем не показывал, что отец у него сам Хрущев… Итак, Челомей принял меня. Я ему говорю: «Владимир Николаевич, ракеты ведь «трещат». «Как трещат?» Он удивился, не поверил. Я предложил ему спуститься в цех. Удивительно, он по цеху ходил довольно часто, но трещин так и не увидел, и никто ему не доложил о них, все боялись. Увидев трещины, он сразу же сделал вывод: «Металлурги меня подвели!» А ведь сам был во многом виноват. На следующий день академик собрал совещание, я там сделал сообщение и предложение перейти на сплав АМг-6.