— Уверяю вас, сэр, — сказал маркиз, чуть кривя губы, — я слышу немало женской болтовни.

— Охотно этому верю, — признал мистер Питт, — но все же мне кажется, что вы узнавали бы больше, если бы подле вас всегда находилась жена. Она, наверное, не тратила бы столько времени на разговоры о любви, как это делают ваши теперешние прелестницы.

Откинув назад голову, маркиз расхохотался, но потом совершенно серьезно сказал:

— Сударь, я готов ради вас пожертвовать своим временем, своими деньгами и всем, чего бы вы ни попросили, ради попытки помочь вам, но даже ради моего отечества я не согласен повесить себе на шею какую-нибудь пустоголовую болтушку, чью трескотню мне придется выносить потом, когда война окончится, до конца моих дней.

Мистер Питт, улыбнувшись, сказал:

— Я прекрасно понимаю вашу привязанность к холостяцкой жизни, но в то же время, Алтон, это чертовски серьезно. Я совершенно уверен, что шпион — человек, близкий к правительству, и находится в одном из наших важнейших министерств. Но одному Богу известно, где он — в Адмиралтействе, Военной коллегии или в Министерстве иностранных дел.

— Так вы все же признаете, что дали мне трудное задание, — улыбнулся маркиз.

— И не знаю никого, кто мог бы лучше с ним справиться, — объявил Питт. — Но все же я уверен, что жена была бы вам полезна.

Слова мистера Питта еще звучали у него в ушах, когда маркиз смотрел на сидящую подле него Леону. Ее темные манящие глаза были полузакрыты, но в них читалась глубокая страсть, которая, как он знал, не была полностью наигранной. Он прекрасно видел, что Леона использует все доступные ей женские уловки, чтобы заставить его сделать ей предложение.

— Ах, Юстин, — мягко проговорила она, — вы же знаете, что мы будем прекрасно ладить. В Лондоне мы будем давать роскошные вечера и сможем принимать гостей в Алтон-Парке. Не хочу, чтобы это прозвучало слишком самонадеянно, но мы будем самой красивой парой в светском обществе. Кроме того, я питаю к вам явную склонность, и вы прекрасно это знаете.

В ее манерах была какая-то кошачья чувственность, и чуть раскосые глаза Леоны смотрели из-под длинных ресниц по-кошачьи. В слегка надутых алых губках, обращенных к нему, читался откровенный призыв.

— Вы очень хороши, Леона, — хрипло сказал маркиз и протянул руку, прикоснувшись к округлой белизне ее изящной шеи.

Невозможно было сказать, кто из них сделал первое движение, но маркиз обнаружил, что целует ее — страстно и с какой-то жестокостью, которую непонятно почему пробудила в нем ее податливость.

Это был поцелуй двух опытных людей, в которых легко просыпается страсть, и, прижимая все крепче к себе Леону, маркиз невольно подумал: сколько же мужчин так целовали ее прежде, сколько мужчин держали в объятиях ее теплое, нежное, манящее тело и чувствовали, как дыхание их ускоряется при ощущении огненной страсти ее губ.

Руки Леоны обвивали его шею, и в порыве обуревавшего его желания он с такой силой сжал ее, что у нее почти прервалось дыхание. В эту минуту он мог бы произнести слова, которые она мечтала услышать от него — если бы им не помешали.

В холле, куда выходил салон, послышался шум, и мужской голос спросил:

— Леона, где ты?

Это ее брат, виконт Тэтфорд, возвратился домой с пирушки. Леона неохотно высвободилась из объятий маркиза.

— Это Перегрин, — произнесла она с ноткой раздражения в голосе.

Секундой позже, когда ее брат уже входил в комнату, она прошептала так тихо, что ее мог услышать один только маркиз:

— Приходите поговорить с отцом завтра утром — я буду вас ждать.

Именно эта фраза и была причиной того, что в мрачном расположении духа маркиз отправился в свое загородное поместье. Слишком хорошо все было спланировано, откровенно до цинизма. Он чувствовал, что попал в ловушку, что его принуждают сделать предложение прежде, чем он сам примет такое решение.

Да, конечно, он целовал Леону, но она намеренно обольщала его. Она выманила у него эти поцелуи, а потом сочла само собой разумеющимся, что он скажет слова, которых не говорил еще ни одной женщине.

Возвратись в свой дом на Беркли-стрит, маркиз приказал заложить свой самый быстрый фаэтон, переоделся и отправился в Алтон-Парк.

Ему внезапно захотелось уехать из Лондона, забыть о раздушенном атласе женской кожи, вдохнуть свежий воздух сельской местности, ощутить нежный аромат цветов, зная, что он один, — один, и не нуждается ни в чьем обществе.

К моменту своего приезда в Алтей-Парк он был слишком разгневан, чтобы получить удовольствие от того, в чем надеялся найти успокоение. Его мысли начали проясняться, и он понял, что это вино усыпило его здравый смысл. Все эти чертовы тосты, при которых нельзя было не пить: «За победу!», «За уничтожение наших врагов!», «Да падет Наполеон!», «За наш флот!», «За армию!», «За волонтеров!»… Их были многие десятки, и поскольку каждый провозглашался самим принцем, никто из гостей не мог не осушить своей рюмки.

Здоровье у маркиза было отменное, и наутро, когда он проснулся, голова у него не болела, но все равно его угнетала мысль, что Леона ждет его в Лондоне и что ее отец, граф Арлингтон, уже прикидывает, какую сумму маркиз закрепит за своей будущей женой. Еще противнее было представлять себе знакомых, их глубокомысленные улыбки и намеки на то, что они не сомневались в этом с самого начала…

— Будь проклят этот Уильям Питт! Это все он виноват! — пытался убедить себя маркиз, выходя из спальни и медленно спускаясь по великолепной лестнице с резными перилами, на каждом повороте которой, как стражи, были помещены геральдические изображения.

Однако он был человеком справедливым и вынужден был признать, что, по правде говоря, виноват во всем только он сам, и никто больше. Человек посторонний, какой бы важной персоной он ни был, не может принудить кого-то жениться, и ни один мужчина, если он не совсем дурак, не позволит себя заставить сделать это.

Леона была отнюдь не первой женщиной, пытавшейся заставить его сделать предложение, и, тем не менее, он оказался настолько глуп, что позволил ей поставить его в положение, которого всегда старался избегать. Он прекрасно знал, что она полна решимости его поймать, поэтому он намеренно уклонялся от встреч с нею, чтобы не оказаться в компрометирующей его ситуации. Но вчера он позволил себе расслабиться, и теперь она ждет его. На туповатом лице лорда Тэтфорда появилась довольная ухмылка, когда, зайдя в салон, он застал их вдвоем.

Судя по слухам, Тэтфорд шел ко дну: понятно, что перспектива заполучить богатого шурина заставила его повеселеть. Кредиторы, преследующие его, согласятся дать ему отсрочку, когда станет известно, что его сестра выходит замуж за одного из самых богатых аристократов Англии. Если даже его шурин не раскошелится, Тэтфорд позаботится о том, чтобы это сделала сестренка — в ней маркиз был уверен.

Леона несомненно прекрасна. Судя по разговорам, вся семья сделала ставку на ее красоту.

— И почему я был таким дураком? — вслух спросил себя маркиз.

Уэстхем, стоявший наготове за его стулом, осведомился:

— Вы что-то сказали, милорд?

— Только сам себе, — неприветливо ответил маркиз.

Старый дворецкий вздохнул. Он слишком давно знал своего хозяина, чтобы не понять, что приступ мрачного настроения, который не прошел за ночь, должен иметь какую-то серьезную причину. Меланхолия не в характере мистера Юстина (так он по-прежнему мысленно называл своего господина). Временами он может вспылить, но гнев его всегда быстро проходил. Мальчишкой он был неизменно весел. Возмужав, он стал человеком с нелегким характером, иногда даже деспотичным. Но одно свойство никогда не изменяло ему — чувство справедливости. Старый Уэстхем знал, что маркизу несвойственно быть беспричинно неприветливым даже с прислугой. Значит, случилась какая-то неприятность. Старик был достаточно умен, чтобы больше не пытаться завести разговор с господином, и молча подал на стол еду, от которой маркиз досадливо отмахнулся. Дворецкий с тревогой отметил, что, прежде чем выйти через застекленные двери на террасы, маркиз опрокинул в себя большую рюмку бренди. Не в характере его светлости было выпивать за завтраком. «Что-то произошло — какая-то крупная неприятность», — сказал себе старый Уэстхем.