– А кто же финансирует институт?

– Трудовой фронт и военно-воздушные силы.

– Ну конечно! Разменная монета Премьер-министра.

Глаза Марианны сузились.

– Послушайте, вы задаете слишком много вопросов. Кто вы, полицейский или что-нибудь в этом роде?

Я встал с кровати, надел халат и сказал:

– Что-нибудь в этом роде.

– Вы расследуете здесь какое-нибудь дело? – Ее глаза расширились от возбуждения. – Что-нибудь, в чем замешан Киндерман?

Я открыл окно и на минутку высунулся из него. Приятно вдыхать утренний воздух и даже запахи, доносящиеся с кухни. Но сигарета еще приятней. Я достал последнюю пачку из-за оконного выступа и закурил. Глаза Марианны с неодобрением задержались на сигарете в моей руке.

– Здесь нельзя курить, вы знаете?

– Я не знаю, замешан ли в этом деле Киндерман или нет, – сказал я. – Именно это я и хотел выяснить, ложась сюда.

– Ну, тогда вам нечего меня опасаться, – с жаром заверила она. – Мне наплевать, если с ним что-нибудь случится. – Она встала, сложив руки на груди, ее лицо приняло жесткое выражение. – Он негодяй. Знаете, несколько недель я работала все выходные, потому что больше было некому. Он сказал, что заплатит мне вдвойне и наличными, но до сих пор ничего не заплатил. Вот какая он свинья. А я купила себе платье. Это, конечно, глупо, надо было подождать. Теперь я задолжала квартирной хозяйке.

Я размышлял, не разыгрывает ли она меня, как вдруг увидел у нее на глазах слезы. Если она меня и разыграла, то, надо признаться, сделала это мастерски. Такая игра заслуживала признания.

Она потерла нос и сказала:

– Можно попросить у вас сигарету?

– Конечно. – Я протянул ей пачку и затем чиркнул спичкой.

– Вы знаете, Киндерман был даже знаком с Фрейдом, – сообщила она, закашлявшись немного после первой затяжки. – Они познакомились в Венской медицинской школе, где Киндерман учился. После ее окончания он какое-то время работал в Зальцбургской психиатрической лечебнице. Он сам родом из Зальцбурга. Когда в 1930 году умер его дядя и оставил ему в наследство этот дом, он решил превратить его в клинику.

– Похоже, вы его хорошо знаете.

– Прошлым летом у него две недели болела секретарша. Киндерман знал, что у меня есть некоторый опыт секретарской работы, и попросил меня заменить ее. Так что я его хорошо изучила. Достаточно хорошо, чтобы возненавидеть. Я не собираюсь здесь задерживаться – сыта всем этим по горло. Поверьте, тут очень многие думают так же, как я.

– А как вы считаете, есть среди здешних сотрудников кто-нибудь, кто хотел бы ему отомстить? Тот, кого он очень сильно обидел?

– Вы имеете в виду серьезную обиду, да? Не какие-нибудь там неоплаченные часы?

– По-видимому, да.

Я выкинул сигарету за окно.

Марианна отрицательно покачала головой.

– Нет, подождите, – спохватилась он. – Был такой человек. Примерно три месяца назад Киндерман уволил одного санитара за то, что тот явился на работу пьяным. Довольно противный тип, и, по-моему, никто не огорчился, что его выгнали. Меня здесь в то время не было, но я слышала, что, уходя, он весьма крепко выражался в адрес Киндермана.

– А как его звали, этого санитара?

– Херинг, Клаус Херинг, кажется. – Она посмотрела на свои часы. – Ой, пора браться за работу. Я не могу болтать с вами все утро.

– Еще одно, – остановил я ее. – Мне нужно осмотреть кабинет Киндермана. Вы можете мне помочь? – Она покачала головой. – Я не могу этого сделать без вас, Марианна, – настаивал я. – Сегодня ночью!

– Не знаю. А если нас поймают?

– Слово «нас» здесь не подходит. Вы будете стоять на страже, и если кто-нибудь наткнется на вас, скажете, что услышали шум и решили проверить. А я что-нибудь придумаю. Может быть, скажу, что хожу во сне.

– Это вы хорошо придумали.

– Ну так как, Марианна?

– Ладно, я помогу вам. Но нам нельзя выходить до полуночи, пока не закроют двери. Я буду вас ждать в солярии примерно в половине первого ночи.

Выражение ее лица изменилось, когда она увидела, как я достаю из бумажника банкнот в пятьдесят марок. Я засунул его в нагрудный карман ее крахмального белого халата. Она вытащила его оттуда.

– Я не могу это взять. Вы не должны этого делать.

Я сжал ее кулак, не давая ей возвратить мне деньги.

– Послушайте, это только для того, чтобы помочь вам продержаться, по крайней мере до того момента, когда вам заплатят сверхурочные.

На лице у нее было написано сомнение.

– Не знаю, – колебалась она. – В этом есть что-то неправильное. Столько я зарабатываю в неделю. Мне этого хватит не только, чтобы продержаться.

– Марианна, сводить концы с концами, конечно, очень хорошо, не иногда нужно и пошиковать.

– Доктор сказал мне, что электротерапия имеет временный побочный эффект – ухудшение памяти. Если не считать этого, я чувствую себя замечательно.

Бруно озабоченно посмотрел на меня.

– Ты в этом уверен?

– Никогда не чувствовал себя лучше.

– Ладно, я предпочитаю, чтобы тебя, а не меня включали в розетку. – Он фыркнул. – Но что же получается? Все, что тебе удалось разнюхать, пока ты отлеживался в клинике Киндермана, временно затерялось в твоей голове, не так ли?

– Дела не так уж плохи. Я ухитрился осмотреть его кабинет. Одна очень привлекательная медсестра мне все о нем рассказала. Киндерман читает лекции в Медицинской школе военно-воздушных сил, а также работает консультантом в партийной частной клинике на Блайбтройштрассе. Не говоря уже о том, что он член нацистской ассоциации докторов и «Херрен-клуба».

Бруно пожал плечами.

– Парень, надо думать, купается в золоте. И что из этого?

– Купается-то купается, но его не очень ценят. Подчиненные его не любят. Я узнал имя человека, которого он вышвырнул из клиники, и похоже, он относится к тому типу людей, которые не прощают обид.

– Подумаешь – вышвырнул!

– По словам моей медсестры, Марианны, все считают, его выбросили из-за того, что он воровал наркотики. И, вероятно, торговал ими на улице. Так что, как видишь, на члена Армии спасения он не похож.

– У этого парня есть имя?

Я напряг свою память, потом достал из кармана записную книжку.

– Не волнуйся, – успокоил я Бруно. – У меня оно записано.

– Сыщик с провалами памяти. Грандиозно.

– Прикуси свой язык, я нашел. Его зовут Клаус Херинг.

– Посмотрим, есть ли у Алекса что-нибудь на него. – Он поднял трубку телефона и сделал запрос. Это заняло всего две минуты – мы платили полицейскому пятьдесят марок в месяц за услуги. Клаус Херинг был чист.

– Так кто же, по-твоему, получает деньги?

Бруно протянул мне анонимную записку, полученную фрау Ланге накануне, которая и вынудила Бруно позвонить мне в клинику.

– Шофер фрау Ланге сам доставил ее сюда, – объяснил он, пока я читал последнее творение шантажиста, представлявшее собой смесь угроз и инструкций. «Положите тысячу марок в фирменную сумку магазина „Герсон“ и сегодня днем оставьте ее в корзине для мусора рядом с „Цыплячьим домиком“ в зоопарке».

Я выглянул из окна. День стоял жаркий, и, без сомнения, сегодня в зоопарке будет многолюдно.

– Хорошее место, – оценил я. – Там его трудно будет засечь и еще труднее выследить. В зоопарке, насколько я помню, четыре выхода.

Я нашел в ящике карту Берлина и разложил ее на столе.

Бруно подошел и стал глядеть из-за моего плеча.

– Так как же мы это разыграем? – спросил он.

– Ты отнесешь деньги, а я сыграю роль посетителя.

– После этого мне ждать у одного из выходов?

– У тебя один шанс из четырех. Какой выход ты выбираешь?

С минуту он изучал карту и затем показал на выход у канала.

– Мост Лихтенштейна. На другой стороне канала, на Раухштрассе, будет ждать машина.

– Лучше сам сиди в машине и жди.

– Сколько же мне придется ждать? Ведь зоопарк, о Боже, закрывается в девять вечера.