– Мой дорогой муж во время войны знал Муссолини. Врун, болтун и выскочка из Эмилии. И трус к тому же.

Боатти сидел в желтоватом круге света, падавшем на него от настольной лампы. Тротти не мог отделаться от впечатления, что, загородив нижнюю часть своего лица рукой, он улыбается.

– Синьора, вспомнить о фашизме меня заставили слова Розанны, которая как-то сказала мне, что в те два десятилетия – в те два несчастных десятилетия – люди хотя бы во что-то верили. Сегодня люди не признают вообще никаких ценностей.

– Розанна была прекрасным человеком. Но иногда чересчур наивным.

– Я слыхал… – Тротти замялся, – я слыхал, что она как-то чуть было не вышла замуж.

– Ничего подобного. – Синьора Изелла скрестила руки на груди.

Вновь неловкое молчание.

– Разумеется, у нее был мужчина.

– Мужчина, синьора?

– Я могу вам об этом рассказать, комиссар. Теперь, когда ее больше нет, едва ли я кому-нибудь сделаю больно, если сообщу вам, что у нее был мужчина.

– Любовник?

– Я этого не говорила.

– Друг?

– Толстенький коротышка, южанин.

– Как его звали, синьора?

– Не сицилиец – у сицилийцев перемешана норманнская и арабская кровь. Это красивая порода людей. Даже крестьяне.

– Кто был этот человек?

– Коротышка из Салерно. – Старая дама неодобрительно поджала губы. – Мне он сразу не понравился. Лизоблюд – вы, наверное, с такими сталкивались. Из тех, кто распахивает перед тобой двери, расшаркивается, целует ручку и вместо совершенных глаголов использует несовершенные. Но нос держит по ветру, так и норовит разнюхать, чего ты стоишь и что с тебя можно поиметь.

– Вы с ним встречались?

– Пару раз, когда Розанна жила на улице Мантуи. Она представила его как учителя из своей школы. А рассказала о нем гораздо позже. Мне было странно увидеть в ее доме мужчину, и, разумеется, я сразу же кое-что заподозрила.

– Кое-что заподозрили?

– Он явно был ей не пара.

– И что же вы заподозрили?

– Семейство Беллони не из бедных.

– А кто этот человек? Где он живет?

– Он, верно, надеялся с помощью Розанны прибрать к рукам все состояние семейства. А когда у него это не выгорело, он переключился на ее сестру. – Синьора Изелла слегка содрогнулась. – Как сутенер, паразитирующий на женщине из-за денег.

– Как его зовут?

– Вроде отца Розанны, точнее, ее отчима. Тот тоже был южанином и женился на богатой женщине, чтобы прибрать к рукам ее денежки.

– Кто был любовником Розанны?

– Я никогда не говорила, что Розанна и этот тип были любовниками.

– Кто он?

– По-моему, он ушел с работы вскоре после того, как Марию-Кристину поместили в приют. Уехал куда-то в Лигурию – то ли в Вентимилью, то ли в Империю, а может быть, и в Сан-Ремо. Уехал с сыном.

– Его имя, синьора?

– И вы думаете, что через столько лет я смогу его вспомнить? Имя ничтожного коротышки из Салерно? – Она усмехнулась, поглядев на Боатти, и отхлебнула чаю.

Ее редкие седые волосы были слегка подсинены.

– Ответил женский голос, комиссар.

– Это была домработница. Она приходит два раза в неделю.

Одна рука лейтенанта Пизанелли покоилась на рулевом колесе. Другой он приглаживал свои длинные прямые волосы, обрамлявшие лысую макушку.

– Слишком сексуальный голос для домработницы. Акцент вроде латиноамериканский.

– Займись-ка лучше своими делами.

– Как вам будет угодно, комиссар. А домой вам я звонить больше не буду.

Тротти откинулся на пассажирском сиденье.

– Это тебе Ева сказала, где меня искать?

– Ева-домработница? – Пизанелли пытался подавить улыбку. – С такой домработницей и я бы не прочь познакомиться.

День клонился к вечеру, но было еще очень жарко. Леденцы у Тротти кончились, и его слегка подташнивало. После сладкого чая синьоры Изеллы осталось горькое чувство. Теперь Тротти охватила усталость; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. Но когда за рулем сидел Пизанелли, он предпочитал глядеть в оба. С регулярными интервалами мимо них проносились огромные щиты, выстроившиеся, словно охранники, вдоль рисовых полей и рекламирующие продукцию городских скорняков и кастрюли из нержавеющей стали.

Купол собора и обстроенные лесами башни на площади Леонардо остались позади на западе.

Пизанелли включил радио и настроил его на станцию, передававшую классическую музыку. «Борис Годунов». Когда автомобиль проезжал под каким-нибудь мостом или катился вдоль высоких кирпичных заборов, музыка пропадала.

Они добирались в Гарласко проселочными дорогами. Время от времени Пизанелли обгонял велосипедистов и грузовики с уединенных ферм.

– Спасибо тебе.

– За что, комиссар?

– За то, что заехал за мной. От этого Боатти меня уже начало мутить.

– Но настроен он, кажется, очень дружелюбно?

– Боатти хочет писать книгу.

– О чем?

– О работе полиции.

Пизанелли захохотал.

– И поэтому он вас разыскал?

– Ему хочется написать о смерти Розанны.

– А я думал, что он журналист. – Пизанелли взглянул на Тротти. – Похоже, он вам не нравится?

Они ехали по однообразной сельской местности. Над полями, между землей и небом, висела тусклая дымка. Летняя зелень начала уже буреть. Тротти не мог отделаться от чувства, что дождя вообще никогда больше не будет. Глобальное потепление, дыра в озоновом слое…

Жара, и в самом деле, стояла невыносимая. Веки у Тротти отяжелели. Он опустил стекло в надежде устроить сквозняк.

Сильно пахнуло навозом, и от этого запаха Тротти взбодрился больше, чем от слабого дуновения ветерка.

– Почему он вам не нравится?

– Он жалеет, что Розанна умерла слишком глупо.

– Но, вне всякого сомнения, он был сильно к ней привязан.

– Пиза, а ты никогда не замечал, что самые гуманные и благородные убеждения исповедуют марксисты и благочестивые христиане – люди, которые, как правило, отличаются крайним эгоцентризмом?

– Боатти, как и Итальянская коммунистическая партия, давным-давно перестал быть марксистом.

– Похоже, он не слишком-то опечален смертью Розанны.

– У иных и мать умрет, а они и не всхлипнут. Но это же не значит, что они совсем не страдают.

– Весьма глубокое наблюдение.

– Благодарствую за сарказм.

Тротти повернул голову и взглянул на Пизанелли:

– Хорошо, что ты меня оттуда вытащил. – Он положил руку на плечо Пизанелли. – Хотя не уверен, что начальник квестуры будет от этого в восторге.

– У него есть дела и поважнее, чем вести за мной слежку. – Пизанелли пожал плечами. – Город вымер, и я, как и все порядочные люди, могу позволить себе небольшой отпуск. Меня звал с собой Чиприани – какие-то нелегальные переселенцы в Маласпине. – Пизанелли убрал с руля руку и сделал непристойный жест. – Да мне-то плевать. Мы пытались колонизировать Африку, а теперь африканцы колонизируют нас. Африканцы, южане и Общий рынок.

– Ты как будто манифест для Ломбардской лиги сочиняешь.

– Не люблю, когда меня заставляют слишком много работать на Меренду, – сказал Пизанелли с горечью в голосе. – Ему не понравилось, когда вчера ночью он увидел нас на Сан-Теодоро вместе.

– Раз тебе не по душе южане, в полиции тебе делать нечего.

– А денек-то что надо, комиссар. И дождя опять нет. Город вымер, кроме Меренды и его приятелей из отдела убийств. – Пизанелли махнул рукой в сторону рисовых полей, высохших канав и длинных рядов подпорок. – Давайте лучше наслаждаться путешествием, забудем о квестуре.

– И о прокурорше из Рима с красивыми ногами?

– Лучше расскажите мне о Еве-домработнице, комиссар. У нее ножки хорошие? Она что, бразильянка?

– Да, пора тебе жениться.

Пизанелли хотел было что-то возразить, но внимание его привлек трактор «ламборгини» в облаке пыли. Он снизил скорость и обогнал его, что-то невнятно про себя пробормотав.

– Тебе нужно отдохнуть, Пиза. С женой – не с какой-нибудь девочкой, а с настоящей женщиной. Жена, отдых – и не исключено, что и волосы перестанут вылезать.