– Да?

– Если частичные седативные эффекты способны породить у наших постояльцев иллюзию нормального существования, следует ли по этому поводу сетовать? Вся проблема заключается в том, – Карнечине улыбнулся, – что никогда нельзя быть уверенным в долгосрочных эффектах лекарственной терапии.

– Вы врач? – спросил Пизанелли.

Мгновение Карнечине колебался, а потом покачал головой:

– Днем в санатории всегда есть врач. У меня посменно дежурят два доктора. Они и назначают лекарства.

– А ночью?

– Ночью мы пользуемся услугами местной «скорой помощи».

Пизанелли взял второй стакан «чинара», который, подобострастно улыбаясь, принес ему Карнечине.

Стук в дверь.

Ссутулив плечи, вошла девица с размазанной губной помадой. В руке она держала зеленый журнал, заложив его пальцем. Она положила журнал на стол перед директором и открыла его. Украдкой поглядывая своими темными глазами на Пизанелли, она что-то прошептала Карнечине на ухо.

Пизанелли, подняв стакан с вином к груди, улыбнулся ей в ответ.

Карнечине поднялся:

– Понятно.

Тротти произнес:

– Нам удастся поговорить с синьориной Беллони?

Маленький директор быстро кивнул головой:

– Боюсь, что ничем помочь вам не смогу, синьор комиссар. Синьорина Беллони 19 июля выехала из санатория на праздники. Она собиралась пожить в городе у сестры и вернется сюда только на второй неделе сентября. Она у сестры – у синьорины Розанны Беллони.

Не в пример Пизанелли, Тротти, сев в машину, пристегнулся ремнем.

– Мы могли бы где-нибудь подкрепиться пиццей.

– Я съел великолепный ленч.

– А я собирался пойти в кино.

– Делай что хочешь, Пизанелли.

– Пойду в кино со своей девушкой.

– А что же будет с твоей психиаторшей, Пизанелли?

Когда они вернулись в город, был уже поздний вечер. Зажглись уличные фонари, автомобиль мягко катился по широким проспектам.

– С психиаторшей? Не знаю я никакой психиаторши.

На проспекте Алессандро Брамбиллы Тротти велел Пизанелли остановиться. Он отстегнул ремень и выбрался из машины.

Табачная лавка еще работала, выливая белый неоновый свет на пыльную мостовую. Тротти вошел внутрь, кивнул пышногрудой женщине за прилавком и попросил у нее четыре пакетика леденцов. Женщина сидела рядом с вентилятором, решетку которого опутывали клочья пыли. У нее были маленькие блестящие глаза; глубокая впадина разделяла покрытые веснушками груди, которые лишь отчасти были скрыты плотно облегающей кофточкой.

С пластмассовой стойки, стоявшей рядом со стендом, на котором были развешены старые почтовые открытки – Соборная площадь с еще целехонькой Городской башней, – Тротти взял по два пакетика анисовых и вишневых леденцов.

Женщина норовила отказаться от протянутой ей Тротти банкноты в пять тысяч лир, отталкивая от себя деньги бледной рукой с короткими толстыми пальцами, – Тротти помог ее мужу устроиться на работу после несчастного случая на охоте в 1979 году, – но комиссар настоял на своем, придав голосу жесткость:

– Вы очень добры, синьора Белькреди, но я должен заплатить.

– Ах, комиссар Тротти, вы слишком щепетильный.

– Лучше дайте мне чек – на тот случай, если за порогом нас подстерегает финансовая полиция.

Женщина засмеялась и пробила в кассовом аппарате три тысячи лир. Потом отдала ему чек и сдачу.

– Всего хорошего, синьора, – сказал Тротти, выходя на улицу. Он развернул вишневый леденец и сунул его в рот. Подобно наркоману после дозы наркотика, Тротти сразу же почувствовал облегчение. Садясь в машину, он улыбнулся Пизанелли. – Можешь выбросить меня на улице Мантуи. И потом отправляйся со своей психиаторшей в кино. Или к ней в постель.

– Номер 6, улица Мантуи, комиссар?

Десять с лишним лет центр города был закрыт для сквозного проезда транспорта. Когда это случилось, горожане с гордостью заговорили о самой большой в Европе пешеходной зоне. Теперь они смотрели на вещи более реалистично; они знали, что в известное время суток автоинспекция закрывает глаза на движение автомобилей по этой запретной зоне. А поскольку у большинства горожан в здании муниципалитета были приятели, число разрешенных мест парковки в городском центре далеко превышало численность его населения.

На последнем референдуме горожане высказались за расширение пешеходной зоны. Отцы же города из христианских демократов и коммунистов словно этого и не заметили.

В принципе полицейский автомобиль мог продвигаться по этой зоне свободно. Тротти, однако, заставил Пизанелли дать крюк.

– Как хорошо снова вернуться в пешеходную зону, – проговорил Пизанелли.

Когда развалилась Городская башня, власти города и министерство охраны окружающей среды бросились спасать остальные средневековые башни. Спешно осмотрели три башни на площади Леонардо да Винчи за университетом и еще более спешно обстроили их лесами. И подобное происходило повсеместно. Многие горожане, к вящему своему удивлению, обнаружили вдруг, что их скромные жилища и даже некоторые лавки являются частью неведомых башен, которым некогда нашлось более полезное применение.

– Когда Мариани начал открывать пешеходные зоны, – почти про себя пробормотал Тротти, – я думал, что наконец-то приду в форму, потому что буду везде ездить на велосипеде.

– Мы, итальянцы, часто становимся жертвами собственной риторики.

– Ты это уже говорил. Ты уже как старик, Пиза, все время повторяешься.

– Хорошо хоть, что мы не слишком долго верим в сказки собственного сочинения.

Тротти разгрыз леденец.

– Мне нравилась Розанна. Мне она очень нравилась.

Пизанелли взглянул на него:

– И теперь вы решили отыскать ее убийцу?

– Боатти этого хочет.

– Вы сегодня пуститесь на поиски ее убийцы, а я останусь без ужина, пропущу свидание и проведу еще один волнующий вечер, вдыхая синтетический запах ваших вишневых леденцов для астматиков.

– Как-нибудь подвернется другая психиаторша, Пизанелли.

Пизанелли повернул на улицу Мантуи – маленькую улочку с булыжной мостовой, высокими стенами зданий по обеим ее сторонам, закрытыми ставнями узких домов и порхающими над их крышами летучими мышами.

– Другая психиаторша. А вот другого комиссара Тротти уж точно больше не будет. – Пизанелли усмехнулся, разглядывая через окно автомобиля номера домов.

– Тебе ведь нравится работа полицейского, лейтенант? Чего же тебе еще надо – ты работаешь по ночам со своим одержимым шефом, одиозным комиссаром Тротти.

Пизанелли тормознул и выключил двигатель.

– Улица Мантуи, 6.

Они вышли из автомобиля; в вечернем воздухе пахло липами и бензином. Просидев долгий жаркий день на рисовых полях, вернулись в город комары. Пизанелли сказал:

– Комиссар, а ведь не было никакой психиаторши. Она работала сестрой в психиатрической лечебнице, а жила в Мортаре. Вот уже как три года – счастливая замужняя женщина. Ее муж торгует обувью в Виджевано.

Света в доме № 6 видно не было.

– Ей надоело меня ждать.

Маленькая кнопка звонка в стене была испачкана многочисленными прикосновениями грязных пальцев.

– Она умница, Пизанелли. – Тротти нажал на кнопку.

Где-то в глубине дома раздался звонок. К коричневой деревянной двери никто не подходил.

Сунув в рот очередной вишневый леденец, Тротти взглянул на Пизанелли.

Тот грустно кивнул головой:

– Сдается, опять я свидание прогуляю.

Несколько ступенек вели к узкой двери, рядом с которой на стене из грубого бетона, за цветочными горшками с засохшими растениями болтался ключ. Замок с шумом отворился, и Тротти вошел в прихожую. Он повернул выключатель. Над ним, под кружком от собственной тени, тускло загорелась единственная лампочка.

Внутри было прохладно. Толстостенные дома Ломбардии строились так, чтобы противостоять и зимнему холоду, и гнетущему неподвижному летнему зною долины По.

Пизанелли и Тротти стояли у подножия лестницы. Справа от них на длинных ржавых петлях висела бурая деревянная дверь с маленькой железной ручкой.