Боатти помотал головой.

– Мне она не говорила, кто он.

– А что она вам говорила?

– Розанна просто сказала, что у нее есть приятель – некий вероломный друг. Сказала, что он притворяется настоящим другом, а на самом деле ему нужно только ее тело. Чтобы делать с ним свое грязное дело.

– Так, значит, она все-таки с ним спала?

Боатти пожал плечами:

– Не знаю. Так далеко в своих рассказах она никогда не заходила. Но я что-то сомневаюсь.

– А где он теперь?

– Она мне сказала, что порвала с ним лет пять назад – а они к тому времени дружили уже лет десять.

– Он был женат?

– Разведен. И жил с сыном. О его жене Розанна никогда не упоминала. Хотя как-то сказала, что вполне понимает, почему та его бросила.

– Значит, они расстались в недобрых чувствах?

– Давайте по порядку. – Боатти поднял руку. – Она жила тогда на улице Мантуи. Их семье принадлежит там дом. Розанна с матерью занимала первый этаж. Сестра жила на втором, с отдельным входом… – Он помолчал. – Розанна переехала на Сан-Теодоро лет пять назад. А до этого жила с сестрой. Они жили раздельно, но, случись у той приступ депрессии, Розанна всегда могла бы за нею присмотреть.

– А как протекала эта ее депрессия?

– Пару раз я видел Марию-Кристину в «Каза Патрициа».

– Где?

– Ну в том заведении, куда ее поместили, – около Гарласко. Очень взвинченная особа. Сразу видно, что она сестра Розанны, но спокойствия Розанны в ней нет и в помине – разве что во время самых ее жутких беспросветных депрессий. Розанна, хоть и старая дева, но была очень женственной. Хорошо одевалась, следила за собой, как вы изволили заметить. Любила нравиться, ничто человеческое ей не было чуждо. Обожала детей и делала много добра людям. Мария-Кристина – а она лет на десять моложе Розанны – гораздо резче, гораздо мужеподобное.

– И малопривлекательна?

Боатти пожал плечами.

– Она могла бы быть привлекательной. Но теперь совсем стала сдавать. Сильно прибавила в весе. Розанна рассказывала, что ей давали что-то гормональное. И лоснящаяся, щекастая физиономия. Хоть бы подкрасилась – никогда. А вот же…

– Да?

– Он с ней спал.

– Кто?

– Возможно, это тянулось годами. Может быть, Розанна была сама во всем виновата. Отказывала ему в том, чего он так хотел. В физической близости мужчина нуждается столь же остро, как и в дружбе.

– Вопрос сложный, – сказал Тротти, почувствовав, как засвербило под языком.

– Может быть, Розанна просто не могла себя заставить.

– Что?

– Отдать ему себя – свое тело. Как-то раз – вскоре после похорон матери – Розанна пошла зачем-то наверх и застала сестру и этого человека – своего приятеля – в постели. – Боатти снова пожал плечами. – Это привело Марию-Кристину в жуткое исступление. Она бросилась на Розанну с ножом. Кое-как им удалось ее успокоить, но Розанна тут же окончательно решила, что самое время отправить ее в Гарласко. В «Каза Патрициа». А сама Розанна переехала жить сюда.

– Бедняга.

– Кто?

– Джордже, вы знаете, кто был этим человеком?

Боатти покачал головой:

– Его имя мне неизвестно.

– Благодарю за помощь.

– Но я знаю человека, кому оно может быть известно.

«Осторожно, ведутся работы!»

Они шли вверх по Новой улице, которая мало-помалу начала оживать после продолжительного послеполуденного перерыва. Рабочие с пневматическими дрелями прокладывали в мягком грунте улицы узкую траншею.

– ЭНЭЛ проводит электрический кабель, – сказал Боатти и, сделав неопределенный жест, добавил: – А наша коалиция коммунистов и консерваторов выкладывает каменными плитами улицы, которые испокон веков были вымощены булыжником.

Пешеходами по большей части были туристы и приезжие, которые поглощали огромные порции мороженого и, не обращая внимания на производимый рабочими грохот, тщательно изучали витрины центральных магазинов, хотя большинство из них уже закрылось в преддверии феррагосто.[17]

Чтобы повернуть на улицу Кардано, комиссару и Боатти пришлось перешагнуть через натянутую над землей веревку.

Они вышли на Соборную площадь. Дорожного движения здесь не было. Не было здесь больше и Городской башни, и площадь поэтому казалась каким-то совершенно незнакомым местом – с иным освещением, с неопределенным будущим. Обломки сооружения увезли, и, кроме уцелевшего и патетически торчавшего рядом с собором основания башни, предупредительных флажков да оградительных барьеров, мало что напоминало здесь случайному прохожему о памятнике, который выдержал восемьсот с лишним суровых зим долины По.

– Восемьсот лет? – Боатти покачал головой. – Гораздо больше. Не исключено, что какой-нибудь епископ возвел башню еще в восьмом веке, когда Город и Церковь составляли единое целое. Позднее, во времена коммуны,[18] ее расширили и приспособили для нужд нарождавшейся буржуазии. Отсюда и ее название – Городская башня.

У подножия того, что некогда было башней, в знак памяти о четырех горожанах, погибших под ее развалинами, стоял пьедестал с мемориальной доской и несколькими венками.

– Я тогда находился на Новой улице – сидел и попивал кофе с одним коллегой, – сказал Боатти. – Не слышал ни звука. Пока не завыли сирены и не побежали люди.

Боатти улыбнулся. Он шел, засунув руки в карманы своих широких мятых брюк.

– Когда раздался грохот, две девушки пытались позвонить пожарникам. И тут на них обрушилось все здание.

– Говорят, винить некого. – Тротти положил в рот леденец. – Внутренние трещины, которые не выявил бы и рентген.

– И вы этому верите, Тротти?

– Башню, наверное, расшатала страшная прошлогодняя буря. Иначе с чего бы ей вдруг развалиться? Через восемь с лишним столетий.

– Итальянцы быстро постигают науку выживания.

Тротти остановился и взглянул на своего молодого спутника:

– Какую науку?

– А помните Джакомо Бони?

– Кого?

– В 1902 году Бони возглавлял инспекцию по надзору за состоянием архитектурных памятников в Венеции. Он-то и предупредил отцов города, что колокольня св. Марка вот-вот завалится.

– Вы что, пишете о нем статью?

– Отцы города должны были сделать выбор, и они его сделали. Убрали Бони и решили, что проблема снята. А через несколько недель, как нарочно, колокольня возьми и развались прямо посередине площади св. Марка.

Мужчины невесело рассмеялись и зашагали дальше.

На Соборной площади почти никого не было. Одинокий прелат в черной одежде и широкополой шляпе проворно вышагивал к зданиям курии. В руке он нес служебник.

Здание, к которому они направлялись, находилось на одной из узких улочек, спускавшихся от улицы Кардано к реке. Прежде там всегда была картинная галерея, но после облавы переодетых полицейских из «Костуме»[19] заведение закрыли, и оно шесть с лишним месяцев пустовало. Тротти слышал, что потом там открыл свое дело какой-то парикмахер из Парижа, но бывать внутри ему никогда не доводилось.

Снаружи стоял красный велосипед для прогулок по горам, горизонтальный руль которого чем-то напомнил Тротти коровьи рога.

Боатти улыбнулся, открыл дверь, и мужчины переступили порог; их встретил теплый резкий запах синтетических лосьонов. Парикмахер оторвал взгляд от копны женских волос, взглянул на вошедших, подняв брови, и растянул губы в быстрой профессиональной улыбке:

– Сию минуту, господа.

У него были раскосые глаза и желтая кожа азиата. Но торчком стоявшие волосы были почти рыжими. Одет он был в кожаные джинсы и белую рубашку, с шеи свисал узкий черный кожаный галстук.

В низких креслах сидели несколько женщин, над головами которых трудились девушки в белых халатах. Еще две женщины сидели под сушильными колпаками и читали.

– Меня зовут Пьер, и я очень рад, что вы ко мне зашли. – Парикмахер протянул руку. – Чем могу служить? – Он говорил по-итальянски с шепелявым французским акцентом. Другая его рука, державшая расческу, покоилась на узкой талии. Талию опоясывал широкий белый ремень.