Пока Анатолий возился с клубком волноводов, конструктор медлительно, словно ничего не случилось, колдовал у пультов, присев на корточки.

— Может, сразу в шахту?.. — сказал Анатолий.

Иван Николаевич покачал головой.

— Сначала здесь надо разобраться, — сказал он. — Так будет правильно.

Наконец главный конструктор разогнул спину и глаза его блеснули. Он указал Анатолию на небольшой сферический экран, полускрытый узкими ладошками виниловых листьев, покрывающих гибкие ветви манипуляторов. Внутри шара резво пульсировали две тонкие струйки — синяя и красная. Ежесекундно они смыкались на миг, а затем снова бежали порознь. Это означало, что подземное сооружение, воздвигнутое под руководством Большого мозга, продолжало функционировать.

Итак, при мертвом Большом мозге рудничный комплекс работал…

Лицо Анатолия выражало полную растерянность.

— Надо идти в штреки, — сказал он.

— Разгадка должна быть здесь, в командной рубке, — возразил Иван Николаевич, поднимаясь на ноги и обводя взглядом помещение.

— Иван Николаевич! — схватил его за руку Анатолий, термоликвит может взорваться в любую секунду.

Главный конструктор, раздвигая лианы, подошел к шкафу-контейнеру, в котором помещался Большой мозг…

Бледный до синевы человек сидел за столом, невидяще глядя прямо перед собой. Столом служил перевернутый ящик — тара из-под термоликвита, стульями — аккуратно вырезанные брикеты горной породы, добытые манипуляторами с разных глубин.

— Значит, вы из Зеленого городка? — повторил Анатолий.

— Да, — сказал Забара.

— Ешьте, Евгений Петрович, — произнес главный конструктор.

— Что?.. Ах, да, да… Спасибо, больше не хочется. Отвык, — улыбнулся Забара, отодвигая тарелку так, словно она вот-вот могла рассыпаться.

Кое-какая еда, к счастью, нашлась на орнитоптере.

— Нам остается извиниться, — развел руками главный конструктор проекта «Урал». — Но вы, как инженер, понимаете, что система, лишенная внешнего контроля…

— Это было очень интересно, — перебил Забара. — Я сам многому научился.

— И отпуска не жалко? — спросил Анатолий и кивнул на акваланг.

— Не жалко, — сказал Забара. Лицо его снова стало отрешенным.

Этот человек взвалил на свои плечи тяжесть оперативного управления огромным комплексом, он нес — поначалу невольно — эту тяжесть, окруженный работающими механизмами, ежеминутно решая логические головоломки.

— У меня вопрос к вам как к главному конструктору, — обратился Забара.

— Пожалуйста, — кивнул Иван Николаевич.

— Почему ваш питомец… почему Большой мозг обошелся со мной так бесцеремонно?

— Видите ли, — ответил главный конструктор, — Большой мозг не мог поступить с вами иначе. Как вы уже знаете, Евгений Петрович, его собственная энергия была к моменту вашего внезапного приземления почти исчерпана. Тут уж наша вина — не все рассчитали… Большой мозг думал об одном — продлить как можно дольше работу подземного комплекса, который был создан по его проекту. Мог ли Большой мозг пройти мимо такой великолепной возможности, как ваше появление, хотя и не запрограммированное?

— Понимаю, — сказал Забара. — Но зачем понадобилось ему усыплять меня? — пожал он плечами.

— В состоянии бодрствования вы не справились бы с управлением рудника, — заметил Анатолий.

Забара недоверчиво усмехнулся.

— Именно так, — поддержал программиста Иван Николаевич. — Ведь вы же не были знакомы со структурой рудника, а на передачу информации времени у Большого мозга не оставалось.

— Значит, я во сне…

— А что, — перебил Иван Николаевич. — Согласитесь, решение остроумное. Вы слышали об обучении во сне?

— Мог бы он по крайней мере предупредить меня, — пробурчал Забара.

— Не мог! — сказал Анатолий. — Если бы Большой мозг пояснил, о чем идет речь, вы неизбежно чувствовали бы себя скованным, ваш мозг даже во сне находился бы в напряженном состоянии…

— Ваши действия сковывала бы ответственность, и дело могло кончиться плохо, — счел необходимым пояснить Иван Николаевич.

— Значит, Большому нужен был мой мозг, взятый, так сказать, в чистом виде? — спросил Забара.

— Именно так, — подтвердил главный конструктор и посмотрел на часы.

— Последний вопрос, — сказал Забара. — Чем Большой мозг усыпил меня?

— Признаться, нам с Толей пришлось поломать над этим голову, — улыбнулся Иван Николаевич. — Но разгадку мы все же нашли. Большой мозг усыпил вас меридолом.

— Меридолом? — поразился Забара.

— Да, обыкновенным меридолом, — подтвердил Иван Николаевич.

— Неувязочка, — сказал Забара. — Большой мозг не рассчитывал на встречу с человеком. Почему же среди его припасов оказался медикамент?

— Этот медикамент был с вами. В аптечке, которая была на монолете, — сказал Анатолий.

— Верно! — схватился за голову Забара. — Я взял с собой меридол на всякий случай. С запасом… Плохо, знаете ли, сплю на новом месте. Но позвольте! Я ведь никаких таблеток в плену не глотал, это совершенно точно.

— А глотать и не нужно было ничего, — сказал Иван Николаевич. — Дозу снотворного вы получили в виде инъекции. Для манипулятора сделать укол — дело нехитрое.

— Колючки на лианах! — вспомнил Забара и погладил свою руку.

— Они самые, — подтвердил Анатолий.

— Что же теперь будет с рудником? — спросил Забара. — Что ни говори, а я вроде бы имею теперь к нему некоторое отношение…

— Рудник мы пока законсервировали, — сказал Иван Николаевич.

— А Большой мозг? — с тревогой спросил Забара.

— Мы привезем ему новое сердце — ядерный аккумулятор, и он продолжит свою работу, — ответил Анатолий.

— Думаю, Большой мозг заслужил это право, — сказал Иван Николаевич.

— Да, да, — подтвердил Забара и умолк. Наверное, он снова вспомнил, как управлял гигантским рудником, не ощущая собственного тела, окруженный бесчисленными трубками датчиков и анализаторов, а где-то совсем рядом возвышался безжизненный Большой мозг.

В начале своей жизни Милу Юлду, человеку двадцать второго столетия, пришлось пережить сложное и тяжелое приключение.

В детские годы он как будто ничем не отличался от других детей. Правда, воспитывался не в детском городе, как большинство. Но и в семьях живут ведь нормальные дети.

Однако в детском городе наверняка своевременно обратили бы внимание на странность, выявившуюся в нем примерно на восьмом году от роду. Родители же прозевали.

В этом возрасте дети под влиянием бесед с окружающими, под впечатлением доступных им рассказов, телепередач, телепрогулок, теле — и непосредственных посещений театров, музеев, разных производств уже проявляют склонность к тому или иному виду деятельности. Мил такой склонности не проявлял, хотя охотно все смотрел и слушал. Был пассивен, безынициативен.

Беды в этом поначалу не видели: не все же дети развиваются одинаковыми темпами.

Но вот ему уже десять лет. Двенадцать. Тринадцать…

Во всем остальном он был вполне нормальным подростком.

Любил слушать музыку, наслаждался ею. Но никогда не пытался сам играть или петь. А инструменты были под рукой.

Родители ему их словно невзначай подсовывали. А он возьмет, например, скрипку. Потрогает смычок. И положит обратно.

Охотно посещал с родителями или сверстниками музеи.

Любовался живописью. Около него клали бумагу, холст, карандаши, краски. То же самое: потрогает и положит. В учебной художественной мастерской неохотно пробовал писать — и бросал.

Любил наблюдать строительные работы. Но никогда не брал в руки инструменты.

Встревоженные родители стали как можно больше времени проводить с мальчиком. Пользовались всяким случаем, чтобы заинтересовать его любой работой. Так, во время еды рассказывали о способах выработки и доставки пищи. Показывали по теле работу поваров. Он смотрел и слушал. И только.