Идти напрямую не удалось: в одном месте наткнулся на такие дебри, что пришлось круто повернуть в сторону.

Впрочем, какая разница? Неизвестно же, какое направление верное.

Так прошло часа два. Или больше? Не имея связи, нельзя было точно ориентироваться во времени. Одно было несомненно: наступал вечер. Заметно потемнело. На небо между вершинами деревьев и среди редких облаков выбрызнули звезды Отчетливо обозначился узенький лунный серп.

Как же быть с ночлегом?

Прохладный ветерок коснулся рук и лица. Но тело не ощущало холода, наоборот, что-то приятно согревало. Расстегнув костюм и потрогав подкладку, Мил понял, что в одежду вмонтирована компактная система обогрева длительного действия.

Это немного успокоило.

Блеснула мысль: может быть, не действует только элемент связи с Центром?

Попробовал набрать индексы своих родителей.

Полное безмолвие.

Безнадежно.

В памяти всплыло когда-то читанное или слышанное: заблудившиеся в лесу влезали на дерево, чтобы осмотреть окрестности.

Гимнаст он был неплохой. Найдя тонкую, довольно высокую сосну, вскарабкался, ловко цепляясь за ветви. Устроился недалеко от вершины, воспользовавшись сильными длинными ветвями. Стал осматриваться.

Со всех сторон — темно-зеленое море. Солнечный диск уже утонул в нем. Никакого признака опушки.

Однако сегодня уже ничего не предпримешь. Он сильно устал за этот нелепый, невероятный день. Прикорнул у мощного ствола и разом уснул.

Проснулся утром. Оно было ясное, не в пример вчерашнему.

Мил не сразу понял, что это с ним было. Ведь люди давно уже избавлены от потребности спать.

Машинально набрал индекс времени и с недоумением услышал молчание. Спохватился, вспомнил: это уже было.

Захотелось пить.

Подошел к ручью. На этот раз оказалось легче: уже какая-то сноровка.

И опять сильно захотелось есть.

Он знал, что когда-то люди ели грибы, ягоды. Но какие-то из них ядовиты. Ну, в этом ему уже не разобраться. Придется рискнуть.

Обнаружил мясистые грибы, которые на взгляд показались съедобными. Откусил кусочек. Отвратительно. Их когда-то варили или жарили, Значит, надо опустить в горячую воду.

Но в чем? Никакого сосуда у него нет…

Да, вот еще: нельзя далеко уходить отсюда, здесь питьевая вода и горячая поблизости. Это привязывает к месту, значит, усложняет положение.

Кое-как, с большим трудом сплел сеточку из тонких ветвей, найденных на земле, положил в нее грибы и опустил в воду. Все это торопясь: очень есть хотелось.

Грибы стали теплыми, совсем мягкими, но еще более невкусными. Все же заставил себя съесть несколько кусочков.

Но голод только усилился.

Вспомнил вчерашнего зайца. Это, кажется, недалеко. Можно попытаться разыскать. Но необходимо заметить дорогу обратно. Стал обламывать, а где удавалось — завязывать узлом ветви через несколько шагов. Это отнимало с непривычки много времени. Однако другого выхода не видел.

Наконец нашел знакомое место. Но там ничего не было, лишь несколько волосков от шкуры…

Да, собственно, на что же он мог рассчитывать?

Что-то алое мелькнуло под низким кустиком с невзрачными белыми цветками. Подошел, наклонился. Сладостный аромат лесной земляники привлек его. Здесь оказалась богатейшая россыпь красных с чернотой, с утопающими в мякоти мелкими зернышками ягод. Ползая на коленях, загребал их горстями. Они отрадно таяли на языке.

Насытился. Но вскоре убедился: ягодное насыщение ненадолго.

Надо в конце концов что-нибудь придумать.

Что-то шелохнулось, мелькнуло в кустарнике, метнулось к нему.

Поднял глаза. К нему подбежал заяц, дрожавший мелкой дрожью. Возможно, за ним гнался какой-то зверь. Он искал спасения у человека.

Мил погладил доверчиво прильнувшее к нему животное.

Заяц боязливо оглядывался на кусты. Но там было тихо, недвижно. Если и был преследователь, он удалился.

Мгновенная судорога сжала желудок Мила. Голод вернулся с прежней силой. Острое воспоминание пронзило юношу: вид и вкус съеденного накануне мяса. Это воспоминание было одновременно противным и возбуждающим.

Совершенно машинально, ни о чем не думая, он взялся руками за шею зайца. Животное по-прежнему доверчиво смотрело ему в глаза.

Закрыв глаза, Мил сжал горло зайца. Послышался слабый писк, потом хрип, но он не отнял рук. Так просидел он, ужасаясь, ни о чем не думая, чувствуя только свой желудок, минут пять. Или десять?

Наконец открыл глаза, В его руках был теплый труп животного. Рот зайца был открыт, красный язык вывалился, выпученные глаза остекленели. Но Милу казалось, что он видел в них изумление и горький упрек. Он отвел взор.

Разжал руки. Мертвая тушка беззвучно упала на мягкую землю, устланную вялой листвой.

Странное оцепенение охватило его. Потом, мучимый голодом, борясь с собой и не зная, что ему делать, стал кружить по ближайшей окрестности, боясь уйти далеко, чтобы не потерять водных источников.

Он шел, погруженный не то в задумчивость, не то в беспамятство, мечтая о еде, боясь ее и не зная, как за нее взяться.

Взгляд его был потуплен. Он видел листья и ягоды земляники, ползающих муравьев, зеленоватого жучка, качающегося на стебельке маленького паука-крестовика.

Но вот увидел нечто иное, на что раньше не обратил бы ни малейшего внимания, а сейчас это захватило его…

В первый день своего пребывания в этой глуши, потрясенный неожиданностью происшедшего с ним, он не заметил…

Ничего особенного: низенький холмик. Он был слегка разрушен. Вряд ли это было делом рук человеческих, скорее вершинка холмика и часть склона обвалились сами по себе или, быть может, их размыли дожди. Что-то блеснуло там среди земли и старой травы.

Мил присел на корточки и стал разгребать влажную землю в смутной и не вполне осознанной надежде найти что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве примитивного инструмента. Для чего — это ему было еще неясно.

Надежда неожиданно блестяще оправдалась. Он нашел настоящее богатство. Разгребая руками землю, просеивая ее сквозь пальцы, как (он читал или слышал где-то) делали археологи, обнаружил остатки какого-то древнего бронзового сосуда — чаши или кастрюли: совершенно целое днище около четверти метра в поперечнике с нижней частью круглой стенки, края ее обломаны, оборваны.

Роясь далее, нашел грубо обделанный каменный нож и нечто вроде каменного же топора с отверстием, в которое можно бы, очевидно, вставить рукоятку… если бы она была. Но рукоятки не нашлось.

Азарт поиска овладел им, он даже забыл о голоде. С увлечением продолжал рыться в остатках… чего? Древнего городища? Странное, однако, это было городище: тут и каменный век, и бронзовый… Должны, вероятно, найтись и человеческие кости… и зола древних очагов…

Но ни золы, ни костей не было.

Дальнейшие поиски не дали ничего.

Голод вновь проснулся, резко напомнил о себе.

С отвращением, но уже не таким острым, как давеча, Мил освежевал зайца. Без сноровки это было трудно, но голод подгонял и учил руки повиновению. Разрезал мясо на куски. Наложил их, сколько уместилось, в сломанный сосуд и опустил его в горячий источник. Но тотчас же вытащил: металл сразу нагрелся и жег руки.

Значит, надо сделать какое-то приспособление. Он проделал в середине каждого куска мяса каменным ножом отверстие и насадил их на длинную гибкую ветвь один за другим.

Затем опустил в кипяток, держа ветвь, как некогда рыбак — удилище.

Он сдерживал свое нетерпение, пока не решил, что мясо уже сварилось.

Наконец приступил к еде. На этот раз она показалась вкуснее, хотя все же была пресной.

Насытившись, прилег отдохнуть. Лежа на спине, он видел между вершинами деревьев синее небо, местами затушеванное светлыми облачками. Ему казалось, что оно куда-то плывет, его словно укачивало.

И с новой остротой охватило недоумение: где он, что с ним?

Опять попробовал набрать несколько индексов — и, конечно, впустую. Родители безусловно тревожатся.